Город энтузиастов (сборник)

Как сладко очнуться от этого сна и сладко, очнувшись, вспомнить, что для тебя уже невозвратно прошла эта золотая пора твоей жизни. Ты уже чёртом смотришь на всех с высоты твоего партийного ли, общественного ли величия, и вот откуда-то появляется ферт, может быть – в прорванных на коленях штанах, может быть – с незавидной репутацией человека, слишком вольно относящегося ко вверенным его попечению народным суммам, и называет тебя Мишкой или Сашкой или Юркой, когда ты давно Юрий и даже Степанович, хлопает покровительственно по плечу и даже напомнит:

– А помнишь, Юрка, как мы с тобой вместе яблоки воровали?

Или, немножко подумав, скажет:

– А помнишь, как тебя батя из алтаря за ухо вывел?

И тебе нечего ответить на это – ты должен мило улыбнуться, ты должен, может быть, расцеловаться с ним – со старым другом твоего беспечального детства.

Так именно и отнесся Бобров к этой встрече – даже расцеловался с Алафертовым.

– Слыхал о тебе, слыхал, – начал Алафертов, – город задумал строить.

Боброву казалось, что эта мысль – достояние очень и очень немногих, и удивился, каким образом дошла она до Алафертова.

– Да что ж – поговаривают. Я знаю тебя, Юрка. Мы еще в гимназии говорили – вот этот далеко пойдет. Кто о твоих талантах не знает.

– Никакого города я не собираюсь строить, – резко оборвал Бобров: – кто это тебе наболтал?

– Ну, не собираешься. Никогда не поверю. Ты – и вдруг не сделаешь чего-нибудь такого… Только чур – обо мне не забывать. Ну, хоть управделом возьми – не подведу. Ты знаешь – ведь я тоже могу быть полезен.

Что же оставалось ответить на это хотя и нескромное, но дружеское предложение? Отказать, – а вдруг вся затея кончится крахом, – и он только напрасно обидит друга своего детства.

– Посмотрим, – ответил Бобров. – А ты что сейчас делаешь?

– Что ж я могу делать, – скромно ответил Алафертов: – мы с неба звезд не хватаем. Перебиваюсь с хлеба на квас…

По внешнему виду Алафертова и по его костюму трудно было предположить, что он перебивается с хлеба на квас – его лицо говорило скорее об упитанности, а никак не о нужде.

– Мог бы для себя и получше работу придумать, – насмешливо ответил Бобров.

– Где нам! Я ведь не то, что ты. Ты – гений. А мы любим на готовенькое, так-то легче… Я тебе говорю, – звезд с неба не ловим. Ты, небось, когда на девочку смотришь, глазки примечаешь, а мы на ножки смотрим… Кстати, – что ты сидишь тут каким-то отшельником, – неожиданно перешел Алафертов на другую тему: – хочешь я тебя с девочками познакомлю. Преотличные есть экземпляры. Ахнешь! В Москве таких нет.

Алафертов сложил два пальца и смачно поцеловал их.

– Или тебе не до них? Великими делами занят?

Самое злое, что может придумать человек, чтобы оскорбить другого, – это высказать другому в несколько иронической форме самые его затаенные мысли. Ведь он, Бобров, только-что думал о своих проектах, как именно о великих, только-что хватал с неба звезды – и вдруг он то же самое слышит – и от кого? От Алафертова!

– Нет, почему же занят, – оскорбленно ответил он: – я свободен. Познакомь.

– Знаю, что ты большой любитель. Помнишь, как тебя на Гребешке мальчишки побили?

Бобров пропустил мимо ушей последнее, уж чересчур бестактное, замечание своего товарища. Да и чего еще, кроме бестактностей, ждать от друзей далекого детства? Но Алафертов тотчас же сам заметил бестактность и постарался замять.

– А Мусю помнишь? Ведь она тоже здесь.

Это воспоминание оказалось для Боброва более приятным, чем воспоминание о Гребешке.

– Ну? Неужели? Что она теперь? Замужем?

– Этого мало сказать. Ты помнишь ее? Хорошо помнишь? Тоже особа, можно сказать, гениальная. Важное лицо…

Боброву вспомнилось: белокурая головка, с чуть вздернутым, покрытым веснушками носиком, задорные глазки живой и веселой девочки – героини обеих гимназий, некогда покорявшей сердца не столько красотой, сколько живостью и некоторою вольностью в обращении. Скольких стоило трудов, чтобы овладеть сердцем своенравной кокетки, вечно окруженной поклонниками. Вспомнилось ему и то, что, добившись ее очевидного расположения, он неожиданно для нее стал избегать встреч с нею – и только потому, что какая-то Люся – брюнетка и большая жеманница затмила свою излишне развязную соперницу. II этот образ и эти воспоминания мало вязались со словами «большое лицо».

– Им это просто – не то, что нашему брату. Глазками так, глазками эдак – и всеми делами вертит. Неужели ты ничего не знаешь?

Недавно приехавший из столицы Бобров не имел времени, а по правде, и желания знакомиться с городскими сплетнями. Теперь эти городские сплетни обрушились на него из уст Алафертова, оказавшегося весьма осведомленным в подобного рода делах.

– Она тут у нас всех закрутила. Товарищ Лукьянов – губернатор здешний – с женой из-за нее развелся. Днюет и ночует у нее. Да, что там – у нее еще сорок человек и все друзья-приятели. Ты понимаешь – в ней это всегда было. Самая современная женщина – femme publique – принадлежит всем и никому в частности. Какое дельце обтяпать – иди к ней, живо обмозгует.