Город энтузиастов (сборник)

– Наше вам, здравствуйте, – обрадовался Михалок. – Вот и я приехал, только-что с вашим архитектором говорил. Наша слуховщина вся тут.

– Вот и прекрасно.

– Мне-то прекрасно, – возразил Михалок, мое дело маленькое. Только… Не знаю, как вам и сказать…

– Что такое?

– Я говорю – великое дело затеяли, большое. Это ораторы очень хорошо говорят. Сколько народу вас благодарить потом будут.

Бобров видел, что Михалок собирался сказать не об этом.

– Знаю, что не плохое, – ответил он.

– Только вот место-то выбрали… Эх!

– Место обыкновенное.

– Какое ж обыкновенное-то? Чортово Займище. Слава-то какая! Нечистое это место, вот что. Я уж и архитектору говорил.

– Вычистим, – отшутился Бобров.

– То-то же, что вычистим. Вы бы не смеялись над мужиком. Тут уж строились прежде, да ничего не выходило. Не стоять здесь городу!

– Вы бы архитектору сказали, – это по его части.

– Говорил. Только он чудной больно. Ты, говорит, знай строй, а там время все за тебя достроит. Правда, что время все правит.

– А вы бы не каркали, – остановил его Бобров.

Михалок сконфузился и исчез в толпе.

– Кто это? – спросила Муся.

– Так называемый Михалок. Со Слуховщины – вроде колдуна, что ли.

– Так у нас есть и колдуны, – обрадовалась Муся. – Как это мило. Сегодня ты у меня будешь? – спросила она и еще крепче прижалась к нему своей шубкой.

А на трибуну один за другим поднимались ораторы и все говорили и говорили… Следствие ли это векового молчания, следствие ли это вечно жившей, но не вырывавшейся наружу нашей потребности, следствие ли необходимости упорно просвещать наш покамест еще достаточно темный народ, но, несомненно, одно, что с первых же дней революции обрушилась на нас вместе с революционной стихией – стихия словоговорения. Разлившись по необъятным просторам, стихия эта захлестнула буквально всех – говорили на митингах, говорили на улицах и площадях, говорили в вагонах, говорили дома за обеденным столом, везде и всюду оказались свои Мирабэ, расточавшие и весьма обильно ораторские таланты. Но постепенно, вместе с организацией революционных сил, организовывалась и ораторская стихия: теперь говорят не все и не всегда, а только специально назначенные к тому лица и в специальные дни и часы.

А зато в эти специальные дни и часы, когда разрешено развязать языки, стихия полностью берет свое, стремясь наверстать потерянное время – и нет меры ораторскому потоку, и нет конца речам, и нет конца выступлениям…

Уже колонны собравшихся на торжество поредели, уже уехал товарищ Лукьянов, а вместе с ним и Муся, а поток красноречия, как бы подтверждая опасения архитектора и Михалка, стремился затопить Чортово Займище и новый, еще пока не построенный, город, все его будущие улицы и переулки и рабочих, собравшихся посмотреть место своего будущего жительства. Толпы и колонны редели, только знаменосцы не решались бросить свои стяги, да скованные дисциплиной отряды красноармейцев поддерживали приходящие в дезорганизацию ряды: надо ведь и то принять во внимание, что если у нас все любят говорить, то никто уж не любит слушать.

И поэтому пусть не покажется странным, что даже виновник, казалось бы, торжества не выдержал ораторского потока.

Юрий Степанович потихоньку, чтобы это не заметно было другим, сошел с возвышения, сделал два-три стратегических обхода и, оказавшись вне поля зрения товарища Метчикова, которому было передано председательское место, направился к шоссе, где его ждал автомобиль.

* * *

Вечером он был у Муси. Она сама открыла дверь и при этом сказала, как бы оправдываясь:

– Сегодня праздник – никого нет.

Но улыбнулась так таинственно и вместе с тем так лукаво и почему-то – это бросилось в глаза Юрию Степановичу – была в том самом белом платье, которое было на ней почти год тому назад при первой их встрече.

В квартире был полумрак, лампа, накрытая тёмнокрасным абажуром, создавала освещение, при котором можно было лишь слабо различать очертания предметов – зато белое платье тем более выделялось и, где бы ни была Муся, оно бросалось в глаза. И что еще более усиливало впечатление необычности – она говорила шёпотом, словно самая встреча была тайной и кто-то невидимый за стеной мог их подслушать.

Она вспоминала.

– Помнишь, когда ты пришел ко мне в первый раз. Ведь ты боялся меня, не правда ли? А теперь ты такой важный, а я рядом с тобой маленькая, маленькая…

Она изобразила, какая она маленькая, и ее платье нечаянно прикоснулось к нему.

– Ты очень много сделала для меня, – возразил Юрий – я перед тобой в долгу.

– Старые долги, – лукаво погрозила она – когда-нибудь придется расплачиваться… Помни!

– Я всегда буду твоим должником.

– Всегда? – с неожиданной страстностью повторила она – ты говоришь – всегда?

Этому «всегда» она тоже придала таинственный смысл.

– Да, всегда, – шёпотом ответил он, и, как когда-то, опять положил руку на спинку дивана, чтобы она, не прикасаясь, обнимала ее плечи. Но на этот раз Муся не отстранилась и продолжала начатый разговор, бессмысленный для других и в то же время полный для них обоих глубокого и тайного смысла.