Город энтузиастов (сборник)

Бережно ступая по бороздам, профессор повел их по своему опытному участку. Поле было обнесено высокой бетонной стеной. Ажурные башни искусственных солнц уходили в зимнее небо. На мерцающей от капель дождя, напоминающего о том, что за бетонной оградой идет снег, бурой земле виднелись черные с раскоряченными ветвями деревья. Гряды чередовались с металлическими ящиками, жадная сетка проводов опутывала все поле.

– А это что? А это, – поминутно спрашивала Ольга, останавливаясь то у продолговатого иллюминатора, то у столь же непонятных жолобов, каналами прорезающих поле.

Профессор словоохотливо объяснял, но большая часть объяснений никак не доходила до Локшина. Понятно было одно – что соединение калориферов с искусственным светом даст возможность снимать от восьми до двенадцати урожаев в год, и что отдельные культуры можно довести до гипертрофированных размеров.

– Да вот, полюбуйтесь, – сказал профессор, нагибаясь к грядке.

Колосящаяся пшеница падала под тяжестью толстых, скорей напоминающих кукурузу колосьев.

– Эти головастые карлики, – с лаской в голосе произнес профессор, – дадут такой урожай, какой никому не снился.

На другой борозде за поблескивающей металлической оградой в синей ползучей листве томились сочные и влажные плоды.

– А как вы думаете, что это такое? Клубника? Посмотрите – ягодка-то чуть не в килограмм весом.

Загородный показал низкорослые вишни, молодые зеленеющие ветви которых, не зная, стремиться ли им к прогретой калориферами земле или к яркому, но холодному солнцу, прихотливо изгибались над грядками, показал карликовую дыню, толстые пальцы спаржи, выкопал из навоза толстенький белый шампиньон и потом, горестно вздохнув, сознался:

– Только вы раньше времени не восхищайтесь. Пшеничка-то моя, изволите ли видеть, обходится рублей по пять фунт. Вот тут-то и гвоздь. Над этим бьемся. Вспомните, Александр Сергеевич, во что нам первое солнце обошлось. Помните, как вы за голову хватались. А теперь такое солнце любой уездный откомхоз поставить может – десятками заказывают…

Профессор внезапно оборвал разговор и заторопился:

– Вы погуляйте тут, а мне пора. Как бы реакцию не пропустить…

Локшин долго следил за грузной фигурой удаляющегося профессора. У флигеля он остановился, обратил к Локшину широкоскулое обросшее за последние годы широкой старообрядческой бородой лицо и шутливо погрозил все еще пребывающим во власти странного очарования гостям.

– Слушай, – сказала Ольга, – я должна рассказать тебе о многом…

– Неужели она расскажет, – вздрогнул Локшин. Он не хотел признаний – ведь каких-нибудь два часа тому назад…

– Ты знаешь, что Буглай-Бугаевский не первый мой муж…

Локшина обрадовало, что Ольга начала говорить не о том, что он предполагал.

– Не первый? – переспросил он. – Нет, я, кажется, что-то говорила… Кажется, он остался за границей.

– Разве? Ну так я сказала неправду. Он здесь.

Это «он» Ольга сказала таким тоном, что Локшин невольно оглянулся.

– Ты его боишься?

– Ты не поймешь этого… И право – тебе как-будто неинтересно.

Сонный сторож нехотя поднялся с табуретки, запахнул овчинный тулуп и, сердито гремя ключами, прошептал недовольно:

– Шляются тоже… Полуночники…

Проспекты Петровско-Разумовского с грохочущими изломами подвесных дорог, с лавиной двуэтажных автобусов, с хвостатыми станциями метрополитена, с пламенными, уходящими в облака искусственными солнцами, со стрекочущими над ними аэропланами, с башней обсерватории, поднимающейся к облакам, после чудесного убежища Загородного казались аляповатой иллюстрацией к плохому фантастическому роману, печатавшемуся десять лет назад на третьей полосе «Рабочей Газеты».

– Я рада, что мне удалось побыть с тобой наедине последний раз, – сказала Ольга.

На станции подвесной дороги они расстались. Локшин задержал ее руку в своей и вдруг заметил, что лицо ее исказилось в мучительном страхе. Она глядела куда-то поверх толпы. Он тоже взглянул туда, куда смотрела Ольга: на минуту ему показалось, что в толпе мелькнули чьи-то слишком хорошо знакомые красные уши.

– Что с тобой? – спросил он.

– Да так… Показалось…

– Показалось, что он здесь? – пошутил Локшин – и они расстались.

Глава двеннадцатая Черный доктор

Только подойдя к Советской площади, Локшин вспомнил, что он еще не обедал. В подвале соседнего с Центральной гостиницей дома несколько тусклых, озаренных продольным верхним светом окон занимала столовая «Артель». Пожилая кельнерша, сохранившая в бриллиантах серег слабые следы буржуазного происхождения, пытающаяся нет-нет заговорить по-французски с седой, вероятно, когда-то очень красивой кассиршей, приветливо кивнула Локшину:

– Вам студень или печеночку с луком?

Локшин не успел сделать выбора между двумя одинаково привлекательными блюдами.

– Сашка! Ты!

– Леонид Викторович, – растерянно подняв глаза и увидев перед собой Буглай-Бугаевского, сказал он.