Город энтузиастов (сборник)

Медленно пройдя по Пречистенке, Локшин запутался в узких, спокойных и темных переулках старой дворянской Москвы, вышел на Арбат и по занесенным снегом бульварам доврался до Страстной. Матовый циферблат «Известий» показывал два часа.

– Где же ночевать? Может быть, в гостиницу?

Он ощупал в кармане сверток с воротничками и побрел по Петровке. В Столешниковом над раскрытой перед запоздавшим жильцом стеклянной дверью он увидел надпись: «Центральная гостиница».

– Номера есть? – несмело спросил он у швейцара.

– Пожалуйте к дежурному.

В пустынной конторе белесый юноша задумчиво пощелкивал костяшками.

– Вы с поезда? – недоверчиво осмотрев Локшина, спросил он.

– Да… То-есть – нет… Я…

Локшин остановился, спохватившись, что чуть было не сказал конторщику, что разошелся с женой.

– Мне нужен свободный номер.

Конторщик на этот раз уже враждебно взглянул на Локшина.

– Номеров нет.

Локшин минуту топтался у стола, потом огорченно пошел к дверям. По коридору, полураздетый, в лиловых подтяжках поверх расстегнутой ночной рубахи, быстро шагал Миловидов.

– Александр Сергеевич, вы?

– Понимаете, – сокрушенно вздохнул Локшин, – номеров нет.

– Что? Номер? Сейчас будет!

Обезьяньи руки Миловидова быстро задвигались, он с размаху швырнул ослепительный мяч в голову конторщика, тот сразу обмяк и предупредительно сказал:

– Одиннадцатый номер. Шесть с полтиной.

Глава семнадцатая Шоссе энтузиастов

– Товарищ Локшин, – говорил академик Загородный, – ведь это же невозможно. Цех отстроили, а работа стоит…

– Павел Елисеевич, вы не беспокойтесь… Ведь есть ассигновка…

– А на что мне ассигновка, если денег по ней не дают? Был в госбанке, спрашиваю, почему кредиты закрыты, – кипятился Загородный, – а они… Тут неладно, тут кто-то действует…

– Да бросьте, вам кажется…

Локшин старался говорить как можно увереннее, но уверенности в нем не было. После памятного заседания в МОСПС, которое требовало закрытия общества, после распоряжения ВСНХ, отменившего свой недавний приказ, свернув ночные смены на крупнейших заводах, после ряда мелких неприятностей и неудач, одна за другой валившихся на несчастное ОДС, Локшину казалось, что дело диефикации безнадежно проиграно. Ассигновки задерживают. Мосстрой отказывает в отпуске материалов, Русгерстрой не желает продолжать работы по постройке завода, И тут еще эта статья…

Начиная с первого выступления Локшина в Политехническом музее, пресса ни разу не выступала враждебно, и вот сегодня – первая дискредитирующая дело диефикации заметка в «Нашей Газете».

Это был отчет о заседании МОСПС. Но, начиная с заголовка и кончая выводами, анонимный автор статьи всячески старался опорочить и обвинить во всех смертных грехах и ОДС, и самого Локшина, и даже Сибирякова.

– Неужели Буглай-Бугаевский? – думал Локшин, пропуская мимо ушей настойчивые жалобы и угрозы Загородного, – та же развязность, те же хлесткие остроты, то же слишком вольное обращение с фактами…

– Конечно, газета дрянная, ее никто не читает, но…

– Александр Сергеевич, – Продолжал Загородный, – что ж это будет? А ведь я слово дал, что за год закончу. Я, Загородный, дал слово. Я и отвечать буду. Что ж это такое, гоняют, как посыльного, – из ВСНХ в госбанк, из госбанка в Малый Совнарком, а там говорят: «Мы этого вопроса не ставили». А кто виноват – общество…

– Аппарат у нас прекрасно работает, – обиделся Локшин.

– А почему у вас баланса нет? Кто виноват? А мне говорят – мы не знаем, в каком состоянии ваши дела…

Локшин в глубине души сознавал, что Загородный прав. Общество работало не так, как этого хотелось бы Локшину. Баланс действительно не был готов, Андрей Михайлович говорил вежливые фразы, Андрей Михайлович смотрел в глаза, но все-таки не мог сказать, какими средствами общество располагает. Отчеты не представлялись к сроку, докладная записка ЦК и Совету Народных Комиссаров еще не была готова. В редкие минуты просветления Локшину казалось, что в обществе не все ладно, что аппарат всячески тормозит работу. Но когда он пробовал нажимать на Лопухина, Лопухин тремя-четырьмя вежливыми фразами, фразами чрезвычайно точными и обязывающими, заставлял его успокоиться.

– Нет, как хотите, а я откажусь, – окончательно выведенный из себя, говорил Загородный. – Нет, я дальше так не могу работать.

Локшин хотел сказать, что такой способ борьбы неприемлем, что положение общества не безнадежно, что оно должно работать, несмотря на сопротивление и травлю, но Лопухин, как всегда выраставший перед ним в самые неожиданные минуты, остановил его:

– Александр Сергеевич, вам сегодня в Кремль. Осталось пятнадцать минут…

– А списочек-то, списочек, – заторопился Загородный, – не забудьте… Здесь все, что нам требуется на первых порах…

Списочек этот занимал обе стороны большого листа и требовал по крайней мере двух часов для полного усвоения. Не желая обидеть академика, Локшин попытался прочесть несколько первых строк, посмотрел на часы и, вдруг вскочив, плачущим голосом сказал:

– Павел Елисеевич, судьба решается…

И, наскоро пожав руку профессору, готов был выскочить из комнаты.