Горменгаст

— Воля ваша, мой дорогой Фланнелькот, а все-таки что-то странное затеяли эти Прюнскваллоры, — говорил, между тем, господин Корк. — Я, вообще говоря, сомневаюсь, что могу позволить себе посетить их. Я вот думаю, возможно, вы, э-э-э, смогли бы ссудить мне...

Но Фланнелькот прервал его.

— Меня тоже позвали, — сказал он, и пригласительный билет задрожал в его руке. — Много уже времени прошло...

— Много уже времени прошло с тех пор, как внешний мир нарушал подобным образом покой наших вечеров, — перебил его Перч-Призм. — Вам, господа, не мешало бы привести себя хоть в какой-то порядок. Вот вы, господин Трематод, — когда вы в последний раз видели даму?

— И еще бы столько же лет не видел, — ответил Опус Трематод и шумно втянул сквозь трубку воздух. — Всегда был равнодушен к этим курицам. Раздражают меня. Может, и не прав — вполне возможно — однако это уж другая история. Но внутренне — нет. Способны совершенно испортить день.

— Но вы же примете приглашение, не так ли, мой добрый друг? — спросил Перч-Призм, клоня прилизанную круглую голову набок.

Прежде чем ответить, Опус Трематод зевнул и потянулся.

— На когда там назначено, дружище? — поинтересовался он (точно для него, коего все вечера были схожи, как два зевка, это составляло какую-то разницу).

— Следующая пятница, семь часов вечера — просьба подтвердить получение приглашения, вот так, — на одном дыхании сообщил Фланнелькот.

— Если дражайший старичина Кличбор пойдет, — выдержав долгую паузу, объявил господин Трематод, — я не смогу остаться в стороне, пусть мне даже заплатят за это. Полюбоваться на него — все одно, что в театр сходить.

Кличбор обнажил в львином рыке неровные зубы, вытащил из кармана записную книжечку и, не сводя с Трематода глаз, сделал в ней пометку. Затем, приблизясь к своему мучителю: «Красные чернила», — прошептал он и разразился неуправляемым хохотом. Господин Трематод окаменел.

— Ладно... ладно... ладно... — наконец выдавил он.

— Далеко не «ладно», господин Трематод, — сообщил, совладав с собою, Кличбор, — и не будет ладно, покамест вы не научитесь разговаривать с вашим Школоначальником, как воспитанный человек.

Сморчик, обращаясь к Йоту:

— Что касается Ирмы Прюнскваллор, налицо явный случай зеркального помешательства, вызванный расширением устрашительного протока — но и не только им.

Йот, обращаясь к Сморчику:

— Не могу с вами согласиться. Это все тень Доктора, павшая на ободранную, обнаженную душу сестры, в каковой тени она видит неотвратимую неизбежность; и вот здесь, согласен, устрашительный проток играет определенную роль, поскольку протяженность шеи и общая фрустрация создают в ее подсознании обобщенную тягу к мужчинам — воспринимаемым, натурально, как суррогаты страшненьких кукол детства.

Сморчик, обращаясь к Йоту:

— Возможно, оба мы правы на свой лад. — Он лучезарно улыбнулся другу. — Давайте оставим пока эту тему. Мы узнаем больше, когда увидим ее.

— Да заткнитесь же вы, наконец! Старые бабы, — взревел, состроив зверскую рожу, Мулжар.

— Ах, пойдемте, пойдемте, ага! — сказал Цветрез. — Давайте повеселимся на славу! Подумать только! Если здесь не холодает, ага! — можете назвать меня малярийным больным.

И верно: оглядевшись по сторонам, они обнаружили, что давно уже погрузились в густой сумрак, солнечные пятна сместились, а из всех профессоров только они и остались на ступенях.

Знаком велев всем следовать за собой, Кличбор провел их сквозь красный турникет, а миг-другой спустя, когда все миновали его скрежещущее дышло и пошли через лежащую за ним темную, разваливающуюся палату, развернулся и в одиночестве полез по лестнице вверх, чтобы вскоре снова попасть в Залу Наставников.

Подчиненные же его, перейдя осыпающуюся палату, проследовали гуськом по странно узкому и высокому коридору и, наконец, спустившись еще по одной лестнице — древней, орехового дерева — прошли коридором, за дальней дверью которого располагался их дворик.

Вот здесь, в общинном уединении их покоев, возбуждение, возраставшее с тех пор, как они покинули Залу Наставников, спало; зато на смену ему явилось возбуждение нового рода. Достигнув дворика, они окончательно осознали, что впереди у них — еще один привольный вечер. Чувство высвобождения исчезло, но ощущение более радостное убыстрило сердца и ноги профессоров. Им казалось, будто кишечники их наполнились водою. Большие комки стояли в горле каждого. Слезы блистали в уголках глаз.

Опоры сложенной из темного, золотисто-розового кирпича галереи светились (хоть она и лежала в тени) вдоль всего дворика. Над сводами галереи, футов на двадцать выше земли, тянулась по всему периметру сложенная из розоватого кирпича терраса; в глубине ее стену через равные промежутки прорезали двери профессорских жилищ. Каждую украшал, согласно обычаю, список прежних жильцов, завершавшийся именем нынешнего. Имена эти были с тщанием врезаны в черную древесину, вертикальные столбцы маленьких, но отчетливых букв почти заполняли все свободное место. Сами комнаты, тесные, одинаковой формы, рознились одна от другой так же, как рознились характеры их обитателей.