Горменгаст

Графиня говорила только об одном — о том, что следует во что бы то ни стало поймать Щуквола. В ее словах были и сила, и безжалостная простота, и произносила она их медленнее, чем обычно:

— ... всякую обычную деятельность следует прекратить. Издать приказ: всем — мужчинам, женщинам и детям — включиться в поиски. Везде, где это требуется, в обитаемой части Замка выставить караулы. Этот зверь не должен иметь никакого доступа ни к воде, ни к пище.

Доктор Хламслив предложил собрать всех высоких должностных лиц, составить план кампании по поимке Щуквола; выработать расписание смены караулов и отправления поисковых партий, сформировать группы крепких молодых людей, призванных из самых низших слоев общества; люди и так достаточно озлобленны, а цена, которую следует назначить за голову Щуквола, еще больше будет способствовать их настойчивости и предприимчивости.

Графиня и Доктор Хламслив были единого мнения о том, что времени терять нельзя, ибо «негодяй» с каждым потерянным часом наверняка либо все глубже уходит в заброшенную часть Замка, либо ищет себе потайное место, где можно спрятаться, оставаясь при этом в самом сердце Горменгаста.

Следовало также назначить руководителей поисковой кампании и выдать оружие; Замок перевести на военное положение, ввести комендантский час, где бы, в каких бы закоулках ни скрывался убийца, он не должен иметь ни минуты покоя — в самых дальних уголках Замка он постоянно должен слышать шум шагов и видеть отсветы горящих факелов; рано или поздно он совершит свою первую ошибку, рано или поздно кто-нибудь заметит его перебегающим с места на место, увидит его тень; рано или поздно его обнаружат у какого-нибудь резервуара с водой, которую он будет лакать как дикое животное; рано или поздно он попытается проникнуть туда, где можно раздобыть еду.

Графиня предвидела все — было такое впечатление, что она впервые на полную мощность использовала свой могучий ум. Хламслив никогда не видел ее в подобном состоянии. Даже если бы в комнату влетела одна из ее ручных птиц и уселась на ее плече, даже если бы в комнату зашли ее кошки, то вряд ли она бы их заметила. Графиня была столь погружена в обдумывание и изложение того, что следует сделать, чтобы поймать Щуквола, что забыла обо всем на свете; она все это время даже не шелохнулась — двигались лишь ее губы. Она говорила все тем же тяжелым, медленным голосом, в котором, однако, ощущалось некоторое напряжение.

— Я его перехитрю... Все церемонии будут продолжаться, как и положено...

— А День Раскрашенной Скульптуры? — поинтересовался Доктор. — Будет ли он проведен как обычно?

— Как обычно.

— А будет ли позволено Живущим вне Замка войти в Замок?

— Естественно. Что может им помешать?

Действительно, что могло бы им помешать? Словами Графини говорил сам Горменгаст. По Замку может бродить злодей, руки которого обагрены кровью, но традиционные церемонии будут все равно продолжаться, священные, существующие с незапамятных времен, неотменяемые. Через две недели должна была состояться церемония в которой участвовали Жители Глинобитных Хижин. То был их день — вдоль стены в узком длинном дворе они выставят свои произведения, а вечером, когда с ревом взметнется к небу пламя костров, пожирающее все деревянные статуи, кроме трех, выбранных из самых лучших, Тит поднимется на балкон, Живущие вне Замка столпятся внизу, освещаемые отблесками костров, а потом Тит будет поднимать над головой каждый из выбранных шедевров. И каждый раз будет звучать гонг. После того, как стихнет гул третьего гонга, Тит прикажет отнести три статуи в Зал Раскрашенной Скульптуры, где, почти не просыпаясь, спал его древний хранитель Гниллокун, где пыль лежала толстым слоем и где тяжело летали большие мухи.

Хламслив поднялся на ноги и сказал:

— Да вы правы во всем. В жизни Замка не должно быть никаких перемен — лишь постоянная бдительность и неустанные поиски.

— В Замке не может происходить никаких изменений. Не должно. — Сказав это, Графиня, впервые за все время разговора, повернула голову к Хламсливу и посмотрела на него. — Мы поймаем его.

Ее голос, мягкий, тяжелый, гладкий как бархат, поразительным образом контрастировал с безжалостными огоньками, светившимися в прищуренных глазах. Доктору стало не по себе, и он, поклонившись, направился к двери. Он не мог больше находиться в столь напряженной атмосфере. Уже поворачивая ручку двери, он оглянулся, и взгляд его упал на разбитое окно. Окаймленные острыми осколками, торчащими в раме, виднелись плавающие в тумане башни, белесый туман казался еще более красивым, чем раньше, а башни выглядели совсем сказочными.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ