Горменгаст

Тит всеми глубинами своего существа ощущал, что не должен спускаться с высоты положения ни в прямом, ни в переносном смысле. Перед лицом опасности, перед лицом того, кто воплощал ненавистную гадкую традицию, перед этим человеком с изувеченными красными руками, вздернутыми сутулыми плечами он должен выстоять и остаться на высоте. Он должен держаться изо всех сил за рваный край скалы, куда зашвырнула его судьба, и спуститься на землю лишь после того, как будет одержана победа и он сможет ликовать, радуясь своему триумфу; он должен знать, что он, переборов страх, не опустился на колени перед человеком, замешанным из совсем другой глины. Он должен показать превосходство, данное ему от рождения.

Но Тит, если бы даже захотел, не мог пошевелиться. Он побледнел, его лицо стало белым как бумага тетради, лежащей на столе. Лоб стал липким от пота, его охватила страшная слабость. Держись, держись! Ни на что другое у него просто не было сил. У Тита не хватало смелости взглянуть в темно-красные глаза, взгляд которых из-под полуприкрытых век был устремлен прямо ему в лицо. Пару мгновений Тит смотрел поверх Щуквола, а потом вообще закрыл глаза. Его смелости и решимости хватало лишь на то, чтобы не приносить извинений.

А потом вдруг Тит почувствовал, что стоит уже не вертикально, а под каким-то странным углом. Когда он в испуге открыл глаза, ему показалось, что вокруг него вихрем завертелись парты; какой-то очень далекий голос выкрикнул что-то тревожное, и Тит без сознания рухнул на пол.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

— Я переживаю счастливое время... Альфред, ты меня слышишь? Я говорю, что переживаю очень счастливое время... Ты меня слушаешь или нет? Боже, как это раздражает — женщина рассказывает о том, как восхитительно, как благородно за ней ухаживают, а родной брат проявляет к ее рассказу не больше интереса, чем к мухе на стене! Альфред! Я говорю — как к мухе на стене!

— О моя единоутробная сестра, — откликнулся наконец Доктор Хламслив (он был погружен в глубокие раздумья), — что желала ты услышать от меня?

— Услышать от тебя? — воскликнула Ирма с великолепно разыгранным презрением — Разве можно от тебя услышать что-нибудь дельное?

Ее пальцы пригладили серо-стальные волосы, а затем вдруг вспрыгнули на пучок волос, собранных на затылке. Эти нервные пальцы двигались с такой поразительной ловкостью и уверенностью, словно на каждом из них располагался маленький глаз.

— Я тебе, Альфред, не задавала никаких вопросов. Иногда у меня возникают свои собственные мысли, которыми хочется поделиться. Я знаю, что ты очень низкого мнения о моем интеллекте. Но далеко не все, уверяю тебя, придерживаются такого мнения! Ты даже представить себе не можешь, Альфред, что со мной происходит! Я раскрываюсь как цветок! Я обнаруживаю в себе сокровища! Оказалось, что во мне скрыты богатства! Альфред, теперь я это все знаю! Я обладаю умом, которым раньше просто не пользовалась!

— Беседовать с тобой, Ирма, — наставнически изрек Хламслив, — крайне трудно. Ты заканчиваешь свои предложения таким образом, что твоему брату, моя дорогая сестрица, не за что ухватиться, чтобы продолжать беседу. Ни единого маленького сияющего крючочка для твоего брата, жаждущего общения с тобой! Мне всегда самому приходиться начинать новые темы, моя сладкая рыбка. Я сам должен придумывать все темы. Но я не оставлю своих попыток поддерживать беседы с тобою. Итак, о чем ты говорила?

— О Альфред, ну хотя бы раз сделай мне такое одолжение — разговаривай нормально! Я так устала от твоего способа изъясняться! Все эти твои развороты речи так утомительны!

— Обороты речи, моя дорогая, обороты! — воскликнул Доктор Хламслив, вскочив на ноги и заламывая руки. — Сколько раз я тебя поправлял!.. Черт подери, что это происходит с моими нервами! Конечно, я сделаю все, о чем ты просишь! О каком одолжении ты просила?

Но Ирма была уже вся в слезах. Она уткнулась лицом в мягкую серую бархатную подушку. Проведя минуту в таком положении, она снова подняла голову и сняла свои темные очки. Всхлипнув, она сказала сквозь слезы:

— Это ужасно! Если даже родной брат так бросается на тебя!.. А я так тебе доверяла! — вдруг выкрикнула Ирма, — Так доверяла! А ь теперь и ты меня предаешь! А я всего лишь хотела спросить у тебя совета!

— А кто еще тебя предал? — поинтересовался Хламслив, и голос его прозвучал резко, — Не Глава ли Школы?

Ирма приложила к уголкам глаз вышитый платочек, величиной с игральную карту.

— Он так рассердился, когда я сказала ему, что у него... грязная шея, у него, моего милого господина...

— Господина? — вскричал Хламслив. — Я надеюсь, ты его так не называешь при встречах?

— Конечно нет, Альфред... только когда его нет рядом... Но он же мой господин, разве не так?

— Тебе виднее, — пробормотал Хламслив, проводя рукой по лбу. — Наверное, его можно называть как угодно.

— О, он мой господин! Он... он все что угодно... нет, он — все!

— Но ты пристыдила его, он чувствует себя оскорбленным, его гордость задета. Это так, Ирма?