Горм, сын Хёрдакнута

– Кривой его съесть собирался? – уточнил Кнур.

– Кривой оставит его на потом? – предложил огромный и довольно вонючий ценитель пива и, не совсем понятно в каком качестве, пегих кобыл.

– Где ночует сорокапудовый тролль? – спросил Горм.

– А? – не понял Кнур.

– Да где хочет, там и ночует. Кривой может остаться с нами, если он не собирается есть нас, наших оленей, и нашу собаку. Слушай, Кривой, не возьми в обиду, но кто ты?

– Кривой – это самый младший Кривой из Этнедаля.

«Этнедаль? По звуку похоже, что это где-то в Раумарики. Лед, скалы, тролли… Тролли?» – Горм еще раз посмотрел на Кривого – вот уж зрелище, что не радует глаз – и вслух сказал:

– Кривой из Этнедаля, я Горм Хёрдакнутссон. Да будут твои сети полны рыбы.

– Кривой любит рыбу. Особенно белуг. Они так приятно на зубах хрустят… Кривой не будет есть Хольмганга Горма Без Штанов и его друзей.

– Что ж я без Барсука делать-то буду? – сквозь слезы спросила Найдена. – Он мне был вместо отца с матерью…

– Уходить тебе отсюда надо. Эти двор не подпалили, поди, следующие подпалят, – весомо сказал Кнур.

Горм крутил в голове имена законоговорителей. Хальвдан Лысый, пятый год… двадцать семь лет назад. А вдруг дева обсчиталась?

– Вот что, поезжай с нами, в санях третье место есть. А ты, Круто, куда путь держишь?

– На Альдейгью, тиуне. Знахарскую грамоту везу, – знахарь показал продолговатую суму.

– Нам туда же, непонятно только, что делать с Йормунреком и его осадой?

– Большерот говорил, две луны назад они на Альдейгью пошли? – Кнур покосился на Сакси и Торкеля, несших Эцура, держа его под мышки и под колени, и Ингимунда, шедшего рядом и прерывисто что-то гнусившего. – Альдейгья в устье Аанмо-реки на острове, на башнях камнеметы, им ее не взять, кругом не на что сесть, опричь валунов, нечего съесть, опричь мерзлого камыша да птиц водяных. Да те, поди, разлетелись, так что у них уже дня четыре как еда кончилась. Еще через четыре дня туда придем не торопясь, осада точно снята будет…

– Твоими устами да мед пить, – сказал знахарь.

– Верно, надо будет вперед разведку посылать. Найдена, кто в том ухоже стоит – не конь ли?

– Крутов конь, и Барсуков лось верховой.

– Лось…

– Он меня признает. Только меня да Барсука… – Найдена бросилась Горму на грудь и в голос заревела.

– Ну будет, будет, – Горм погладил ее волосы и поймал себя на том, что думает, как уже изменилась и как еще могла измениться судьба девы за время, когда луна не прошла и четверти своего ночного пути по небу. В начале, все в твоей жизни вроде надолго отмерено Норнами – удел хоть и скромный, но не без приятности. В конце, единственная нить, что с твоей переплеталась, перерезана, и все, что на ней держалось, то ли рухнуло, то ли полетело невесть куда. Ты можешь из приемной дочери корчмаря оказаться дочерью ярла. Или любовницей сына ярла… Предпочтительно, не одновременно, а еще лучше, одновременно, но не одного и того же ярла. А можешь сгореть вместе с постоялым двором. Или оказаться дочерью ярла, беременной от собственного брата. Или еще хуже, беременной от собственного брата, убитого на твоих же глазах, и угнанной в неволю. Хотя опять же, может быть и еще хуже – не угнанной в неволю, а, например, не полностью сгоревшей вместе с постоялым двором и съеденной троллем с подозрительным пристрастием к пегим кобылам… Из размышления его вывел полушепот Кнура:

– «Хольмганга Горм» – добрый прозванок. Вот только чтоб часть про штаны не пристала…

Глава 13

Водопровод, когда-то снабжавший все дома Лимен Мойридио кристально чистой водой, не работал уже несколько тысяч лет. Большинство огромных подземных хранилищ для воды, называвшихся дексаменами, обрушились или были заполнены отбросами. Последняя частично уцелевшая дексамена была заново открыта хранителями мистерий несколько сот лет назад, и поделена между тайными служителями оливкового и гранатового драконов. В нее даже поступала вода, правда теперь ее напора едва хватало, чтобы заставить работать одну клепсидру[44], да за час наполнить водогрейный бак большой мраморной ванны. Эта ванна, наполнившись и переполнившись, начала заливать мраморный же пол, и протекла в меморион гранатового дракона. В воде плавало немолодое и очень жирное тело. Над ним склонились два схоласта в неярких, но ладно сшитых одеждах, опоясанных мечами, со взглядами, как у хищных птиц, если можно представить одну хищную птицу с едва пробивающейся рыжеватой бородкой, а другую – с гладко выбритым подбородком и печально повисшими от часто неуважительного обращения тонкими усами.

– Отец Капро! Отец Капро, – Кирко тряс толстяка за плечи, складки жира содрогались, из раскрытого рта тянулась струйка рвоты со странным острым запахом.

– Брат Кирко, – Йеро приложил руку ко лбу Капро. – Температура воды.

Кирко отпустил плечи мистагога[45], посмотрел на дряблое, неравномерно покрытое багровыми пятнами лицо, и отвесил трупу пощечину.

– Брат?

– Он был последним хранителем мистерии оливкового дракона! Он не оставил учеников! Посмотри на эту тушу! И это мистагог, образ и носитель калокагатии! – Кирко в гневе потянул себя за ус.