Горм, сын Хёрдакнута

Напугай, клевавший овощи в его блюде, какнул на стол и вспорхнул Ушкую на плечо, вцепившись мощными когтями в короткую мятль, благоразумно укрепленную простеганной в несколько слоев турьей шкурой. Шкипер Пря́мого встал и вслед за женщиной вышел через высокую двустворчатую дверь, закрыв ее за собой. На одной створке, резной Эла конунг со злорадным выражением сбрасывал Рагнара ярла в ров со змеями, радостно разевающими зубастые пасти и высовывающими раздвоенные языки. На другой створке, резной Ивар Рагнарссон слегка чересчур огромной секирой рубил Элу конунга (лицо которого было подобающе случаю печально) на дольки. В одном углу малого пиршественного покоя горел, разгоняя вечернюю сырость, очаг под медной вытяжкой, у которого дремал, во сне портя воздух, медведь. В другом, два игреца извлекали приятные звуки из устройства, привезенного с дальнего юга и называемого «гармонио.» Один нажимал ногами на рычаги, другой раздувал меха.

– Дитятю спать укладывает? Глазам моим не верю! – сказала Адальфлейд.

– Сам рано без отца остался, может потому? – предположила Аса.

– Птаха, дитя мое, у него братья есть? – с улыбкой спросила хранительница Меркланда.

Это было ее звание, хотя строго говоря, в последнее десятилетие, Адальфлейд наложила руку не только на Меркланд, и если какая часть Энгульсея не управлялась ее лендманнами напрямую, то платила ей дань. Адальфлейд, вся в белом, высокая, подтянутая, сероглазая, выглядела чрезвычайно величественно и моложе своих лет, увы, как раз пока не начала улыбаться, показав зубы странного бурого цвета, более уместного для землеройки, чем для властительницы.

– Нет, государыня, один он у матери, – Птаха тоже просияла очаровательной и совершенно белозубой улыбкой.

Неожиданно даже для себя, Хельги выдал:

– А у тебя сестры?

– У меня только младший брат жив, Беркут.

– Тот самый, что за тобой с Ушкуем подглядел и отцу рассказал? – неодобрительно справилась Аса, откладывая небольшой сакс с золотой рукояткой, закончив очищать от пупырчатой кожуры странный, но довольно вкусный, плод, привезенный с берегов Мидхафа.

– Тоже было, но он хоть охоч поканючить и ябеда, в остальном брат вполне сносный, – Птаха обменялась понимающими взглядами с Асой. Хельги счел благоразумным по уши погрузиться в обгрызание бараньей ноги, тушенной с морковью и чесноком.

– Не слишком ты к нему добра? – Адальфлейд приподняла бровь. – Скальды поют, что он поклялся тебя с мужем преследовать, где бы ваши ноги ни ступили на землю, и потому вы живете на корабле?

– Они с Лютом что-то такое наговорили, но это было до того, как Букан родился. С тех пор, мы у отца в Наволоке уже останавливались пару раз. Сильно отец на нас серчал, есть в песне правда, но как про внука прослышал, все простил. А на корабле жить мы уже привыкли.

– Теперь из песни слова не выкинешь, к тому же, новый совсем счастливый конец бы ее подпортил, – рассудила хранительница. – Скажи, дитя, а то, что в Хольмгарде море никогда не замерзало, даже во времена сумерек богов – тоже вымысел?

– Это как раз правда, государыня, часть Студеного моря у Хольмгарда никогда не замерзала, а в последние сто лет, можно было водой круглый год дойти до Мёра. Еще грамотники говорят, везде в кругу земном в последние несколько сот лет теплеет, а у нас лето прохладнее стало.

– Не только у вас. На Энгульсее тоже лето стало холоднее и дождливее, – вступил в разговор Тридвульф-грамотник, учитель Адальстейна.

Сам Адальстейн давно спал, уронив голову на стол посреди кучи перевернутых кубков и костей различных животных и птиц, пуская слюнявые пузыри, и храпя, как тролль.

– Слушай, Адальстейн, как он убил трех ярлов? – вполголоса спросила Аса у Хельги.

– Я думаю, он на них сел, – так же вполголоса ответил ей брат. – Так что, как жених он не впечатляет?

Дочь Хёрдакнута не удостоила этот вопрос ответом. Хельги шёпотом продолжил:

– А то смотри, выйдешь за него, он будет храпеть, ты – Энгульсеем править? Только чтоб не заспал ненароком…

– Во-первых, Рифвадер конунг троллей, и тот, верно, обходительней и учтивее, чем этот двуногий мех с вином, во-вторых, у Энгульсея уже есть правительница, – прошипела Аса. – Слушай, что она говорит!

Адальфлейд продолжала разговор о погоде:

– Я даже думаю перенести столицу на юг в Глевагард. Город был заброшен после Фимбулвинтера, но каменная работа там уж очень добрая – сухая кладка, глыбы так друг к другу притерты, даже травинку между ними не просунешь. Что там – опять нянька, или Ушкуй вернулся?

– Рррра? – медведь встрепенулся.

Створки дверей распахнулись, и в покой вбежал небольшой воин, перепачканный в грязи с носков сапог до навершия шлема, так что только его глаза и зубы отличались цветом от общего мокро-глиняного покрытия. Он пал на одно колено перед столом, за которым сидели Адальфлейд, Аса, и Хельги, и лежал Адальстейн. Пара-тройка кусков грязи шмякнулась на пол. Медведь окончательно проснулся, посмотрел на вошедшего, и начал подниматься.

– Хранительница!

– Кто ты? За глиной не видно…

– Я Они Гунвальдссон с вестью!

– Рефиль, свои! – негромко сказала Адальфлейд.