Горлов тупик

– Определил по выражению лица. Не перебивай, будь любезна! – огрызнулся Боба. – Ну, так вот. Он спросил. Я ответил, что не могу компетентно оценивать твой научный потенциал, поскольку работаю в другой области. Он: ну, а что она вообще за человек? Я: хороший человек, честный, добросовестный советский ученый. Он кивнул и стал уплетать бефстроганов. Потом мы выпили компот и пожали друг другу руки.

– Все? – спросил Семен Ефимович.

– Формально – все, но это только маскировка. – Боба опять вытаращил глаза и продолжил свистящим шепотом: – Они наверняка уже влезали сюда и перерыли твои записи. У них бульдожья хватка.

– Ладно, пора спать. – Надя решительно повела его за руку в Ленину комнату.

Пока она стелила чистое белье, он продолжал бубнить о круглосуточной слежке, тайных обысках и бульдожьей хватке. Семен Ефимович принес пижаму, пожелал Бобе спокойной ночи. Они вышли и закрыли дверь.

– Пап, расслабься, это никакая не проверка и никак не связано с моими поездками за границу. Троян обожает хвастать своими питомцами и всех со всеми знакомить.

– А что, если их действительно заинтересовали твои исследования и они решили перетянуть тебя в свою структуру любым способом?

– Было бы что-то серьезное, они бы взяли у Бобы подписку о неразглашении, – пробормотала Надя сквозь долгий зевок.

– Ты считаешь, тогда он бы не стал рассказывать? Он же ничего не соображает!

– Именно поэтому не стоит ломать голову над его бредом.

– Ну, а звонки с молчанием?

– Все, пап, давай спать!

После душа она на цыпочках проскользнула в свою комнату мимо спящего отца. Он свернулся калачиком на правом боку, подложил руки под щеку и тихо похрапывал. Надя облегченно вздохнула. Она боялась, что отец слишком разволновался и не уснет.

У нее слипались глаза, усталость и Бобина паранойя приглушили тревогу за Лену. Больше всего на свете хотелось нырнуть под одеяло. Она потянулась к выключателю настольной лампы и нечаянно скинула с края стола лиловую папку. Папка раскрылась на лету и оказалась пустой.

Надя складывала в нее черновики докторской с рукописными пометками. В принципе, ничего ценного там быть не могло. Как раз вчера вечером она хотела разобраться в бумагах, выкинуть лишнее, но не успела. Ее стол был завален папками, книгами и журналами со множеством торчащих закладок. Она ничего тут не трогала дней десять, работала только в институте, а дома занималась чем угодно, кроме своей диссертации. Новогодние праздники, январские панические атаки, усталость – вполне уважительные причины, чтобы взять паузу. К тому же лента в пишущей машинке истерлась до дыр, а в запасе осталась только одна, последняя катушка, паршивая, отечественного производства. Заправлять ее не хотелось, лента пачкала пальцы и бумагу, из нее лезли нитки и цеплялись за крючки держателя. Павлик Романов обещал достать хорошую, чешскую, сразу три штуки.

Надя скользнула взглядом по машинке, подняла крышку. Из каретки торчала страница, начатая за несколько дней до Нового года. Строчки бледные, почти слепые, а страница почему-то грязная, в темных пятнах, и лента вставлена новая. Смятая пустая коробка от последней катушки валялась в деревянном лотке, среди скрепок, ластиков, клеевых карандашей и бутылочек с белой замазкой. Надя никогда не клала в этот лоток ненужный мусор. Пустую коробку она бы обязательно бросила в помойное ведро. В голове глухо прозвучал Бобин голос: «Они наверняка уже влезали сюда и перерыли твои записи. У них бульдожья хватка».

Она потерла сонные глаза, забормотала сквозь долгий зевок:

– Ну, ты даешь! Черновики выкинула, ленту поменяла и ничего не помнишь! Когда ты умудрилась это сделать? Во сне?

Рука сама потянулась к ящикам стола. Захотелось проверить более основательно, все ли на месте. Она представила, как проведет остаток ночи, вытряхивая содержимое ящиков, роясь в бумагах, и одернула себя:

– Ты же не думаешь, что это антоновская мартышка? Мартышка могла стащить свитер, но твои черновики ей зачем? Тебе теперь постоянно будет мерещиться, что кто-то побывал у нас дома? Хватит сходить с ума!

Она выключила настольную лампу, нырнула под одеяло и по старой привычке запела шепотом, в подушку:

А ну-ка, парень, подними повыше ворот,
Ты подними повыше ворот и держись.
Черный ворон, черный ворон, черный ворон
Переехал мою маленькую жизнь.

Песенка фельдшера дяди Моти до сих пор согревала, утешала, баюкала.

* * *

Вячеслав Олегович здорово продрог, пока бродил по ночному поселку. Обычно после таких прогулок он спокойно засыпал и спал до полудня. На этот раз прогулка не помогла. Он нырнул под одеяло к Оксане Васильевне, согрелся у ее мягкого бока. Глаза слипались, но в голову назойливо лезли тревожные мысли.

Зачем Уралец притащил этого Любого? Знал заранее, что поросят доставят живых, нашел профессора-живодера? Ладно, шутки шутками, а все-таки зачем?