Горький: страсти по Максиму

В монологе о Человеке Сатин рисует рукой в воздухе странную фигуру и заявляет: “Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном!” Эта ремарка (“Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека”) очень важна, без нее теряется весь смысл пьесы. Если говорить о возможном ключе к пониманию этой вещи, он находится как раз тут.

Человек не в состоянии справиться с Богом в одиночку. Это попытались сделать многие герои Горького – Лунев, Гордеев и другие – и погибли на этом пути. Только совокупное человечество способно сразиться с создателем этого несправедливого мира. Только все вместе, “в одном”, включая и героев, и пророков прошлого и настоящего. И даже таких ничтожных, спившихся созданий, как Сатин. Романтический бунт одинокого “я” против Бога Горький заменяет коллективным восстанием всего человечества.

“Понимаешь? Это – огромно! В этом – все начала и концы… Всё – в человеке, всё – для человека! Существует только человек, все же остальное – дело его рук и его мозга. Че-ло-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека, Барон!”

Гимн Сатина Человеку – это смертный приговор “людям”. Его тост за Человека – это поминальный стакан за Барона, Настю и Актера. После того как произносится этот возвышенный монолог, происходит следующее:

Актер. Татарин! (Пауза.) Князь!

(Татарин поворачивает голову.) <…>

Актер. За меня… помолись…

Татарин(помолчав). Сам молись…

Актер(быстро слезает с печи, подходит к столу, дрожащей рукой наливает стакан водки, пьет и – почти бежит – в сени). Ушел!

Сатин. Эй ты, сикамбр! Куда?

Куда? Вешаться! Последним аккордом пьесы, после монолога Сатина и каторжной песни (“Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно”), является самоубийство Актера. Потому что Сатин, воспев Человека как идеал будущего, отказал Актеру в праве на сегодняшнюю жизнь.

Не Лука виноват в том, что Актер повесился. Сатин! Лука жалел обитателей ночлежки, потому что они люди конченые. Дело не в том, что для Актера нет в России лечебницы, а в том, что Актер – это “бывший человек”, а грядет новая мораль, в которой “бывшим” нет места.

Поэт и критик Иннокентий Анненский проницательно заметил: “Читая ее (пьесу. – П.Б.), думаешь не о действительности и прошлом, а об этике будущего…” И в той же статье о “На дне” он задает вопрос: “Ах, Горький – Сатин! Не будет ли тебе безмерно одиноко на этой земле?”

Вопрос звучит странно, ибо Сатин говорит как раз о совокупном Человеке, о “восстании масс”, выражаясь словами Ортеги-и-Гассета. Какое же тут одиночество? Но в том-то и дело, что совокупный Человек, как отвлеченный идеал, как цель будущего, не менее, а как раз более одинок, чем многие из “людей”.

Фигура, нарисованная в воздухе Сатиным, висит в пустоте. И в такой же пустоте шагает гордый Человек Горького в одноименной поэме.

“Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли, несущемся с неуловимой быстротою куда-то в глубь безмерного пространства, терзаемый мучительным вопросом – зачем он существует? – он мужественно движется – вперед! И – выше! – по пути к победам над всеми тайнами земли и неба”.

Куда уж горше одиночество! Но именно это и есть тот совокупный Человек, за которого Сатин торжественно поднимал стакан водки, провожая в последний путь не только Актера, но и себя, и всех обитателей ночлежки. Тех, кого пожалел Горький – Лука, Горький – Сатин красиво отпел.

О-о, они прекрасно поняли друг друга! Жалко “людей”? Конечно! “Все черненькие, все прыгают”. Все уважения или хотя бы жалости просят.

Жалости – сколько угодно! Но уважения – ни-ни! “Дубье… молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, – всех хуже!.. Ты – ничего не понимаешь… и врешь! Старик – не шарлатан! Что такое – правда? Человек – вот правда! Он это понимал… вы – нет! Вы – тупы, как кирпичи”.

“Вы – все – скоты!” Вот и вся правда. Вот и путь к разгадке мнимого противостояния Сатина и Луки. Любопытно, что сам Горький не видел в пьесе противостояния. “В ней нет противостояния тому, что говорит Лука. Основной вопрос, который я хотел поставить, это – что лучше: истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука? Это вопрос не субъективный, а общефилософский. Лука – представитель сострадания и даже лжи как средства спасения, а между тем противостояния проповеди Луки представителей истины в пьесе нет. Клещ, Барон, Пепел – это факты жизни, а надо отличать факты от истины. Это далеко не одно и то же”.