Горький хлеб

Однако в селе мужики поговаривали, что старый бортник известен не только своим благочестием, но и делами, не угодными богу. Избушка‑де в глухом лесу, а там не только звери бродят, но и разбойный люд шастает. И неспроста, поди, Матвея лихие люди не трогают.

Разные среди мужиков ходили толки…

Мамон подъехал к избушке после полудня. Сошел с коня, осмотрелся, заходил по поляне, разминая затекшие после долгой езды ноги.

Холопы распрягли и привязали обеих лошадей к ели возле избушки.

Тихо на Матвеевой заимке. Но вот со двора раздался стук топора. Мамон повернулся к Тимохе:

— Кличь хозяина.

Холоп метнулся к двору. К приезжим вышел высокий седовласый старик. Ему лет под семьдесят, крепкий, сухощавый, глаза зоркие, пытливые. Одет в посконную рубаху, холщовые порты, на ногах лапти, в правой руке широкий топор.

Бортник признал княжьего дружинника, слегка поклонился.

— Здорово, старик. Принимай гостей, ‑ промолвил Мамон.

— Здравствуйте, люди добрые, ‑ сказал Матвей и топор отложил в сторону.

Заслышав голоса, из избы показалась старуха ‑ маленькая, проворная, в темном сарафане, с накинутым на голову убрусом[6]. Приставила к глазам сухонькую ладонь козырьком, вгляделась и, всплеснув руками, сбежала с крыльца и засуетилась:

— Батюшка, Мамон Ерофеевич! Заходи в избу, милостивец. И вы, ребятушки. Чай, притомились с дорожки.

В избе Матвея стоит густой медвяный запах. Посреди избы ‑ большая печь, вдоль стен ‑ широкие лавки, покрытые медвежьими шкурами, в правом красном углу ‑ киот с образами.

Возле лавки ‑ поставец с немудрящей крестьянской посудой. Здесь же стояли ендовы и сулейки. Вся правая стена избы увешана оружием: пара рогатин, самопал, боевой топор с длинным топорищем, охотничий нож, самострел, кистень, сулица.

Пятидесятник, осматривая ратные доспехи, довольно прогудел:

— Эх‑ма! А ты, знать, воитель, старина.

— В лесу живу. Кругом зверье лютое, а его голой рукой не ухватишь. Тут все сгодится.

Мамона усадили в красный угол. Холопы уселись чуть поодаль. Ставила на стол Матрена горшок горячих наваристых щей, каши просяной на медовом взваре да каравай ржаного хлеба. Из поставца достала ендову с медовухой.

Хозяин и гости поднялись с лавки, помолились на образа и принялись за варево.

Ели и пили молча, неторопливо. После трапезы Мамон, расстегнув суконный кафтан, откинулся к стене и приступил к делу:

— Послан к тебе князем, Матвей. Приказал государь наш Андрей Андреевич оброчную дань твою увеличить. Вместо трех пудов меда теперь четыре должен на княжий двор поставлять да шесть гривенок деньгами.

Бортник насупился. Взгляд его стал колючим и недовольным. Да и старуха молча застыла посреди избы.

— По порядной[7] я плачу князю сполна, родимый.

— Порядной твоей десятый год. Князю указано снарядить мужиков в царское войско. Всех надо обуть, одеть, доспех каждому выдать. А отколь денег набраться? Не ты один таким оброком обложен, а весь крестьянский люд на погостах[8] да в селах.

— Не под силу мне такое тягло. Много ли с моих дуплянок меда возьмешь?

— А ты не жмись, старик. Головой пораскинь, не тебя учить. Приготовь еще пяток колод ‑ вот и медок отыщется.

— Легко тебе говорить, Мамон Ерофеич, ‑ осерчал бортник и поднялся с лавки. ‑ Чтобы рой поймать да дуплянки выдолбить, надо до Ильина дня управляться. Это одно. А вот приучить рой к доброму медоносу еще пару лет потребуется. Так что не обессудь, родимый. Невмоготу мне княжий наказ выполнять.

Мамон зажал бороду в кулак и высказал строго:

— Ну, вот что, старик. Я тебя не уговаривать приехал, а княжью волю привез, и не тебе ее рушить. А не то будет худо ‑ веревку на шею накину да в княжий подвал на цепь посажу.

Бортник сверкнул на Мамона глазами, до боли кулаки сцепил, но сдержал себя и промолчал. Знал старый, что мужику‑смерду[9] не под силу с князьями спорить. Хочешь не хочешь, а уступить придется. Иначе кнута сведаешь или в железах сгниешь в холодных тюремных застенках. Вотчинный князь ‑ бог, царь и судья на своей земле.

Пятидесятник вынул из‑за пазухи бумажный столбец, пузырек с чернилами и перо гусиное.

— Присядь, старик, да в порядной грамоте роспись свою ставь.

— Прочел бы вначале, ‑ буркнул бортник.

Мамон грамотей не велик, но столбец развернул важно и по слогам нараспев прочитал:

"Се я Матвей сын Семенов, кабальный человек и старожилец князя Андрея Андреевича Телятевского праведное слово даю в том, что с княжьей земли не сойду, останусь крепким ему во крестьянстве и оброк свой внове по четыре пуда меда и шесть гривен деньгами стану платить сполна, на чем обет свой даю с божией милостью".

— По миру пустит князь. Христовым именем кормиться стану, ох ты, господи, ‑ скорбно вздохнул Матвей. Скрепя сердце ткнул гусиным пером в пузырек и поставил жирный крестик под кудреватой записью в порядной грамоте.

После этого Мамон заметно повеселел и потянулся с чаркой к бортнику:

— Испей, Матвей, да не тужи. Закинь кручину

— Нет уж уважь, родимый. Стар стал. После медовухи сердце встает, а у меня еще дел уйма.

Княжий дружинник недовольно крякнул и осушил чарку.