Горят как розы былые раны

– Не обращайте на них внимания, – попросил Голландец. – Через минуту они затихнут. Займемся пока делом.

Он поднял полотно, еще раз посмотрел на него и встряхнул.

– Осторожно!.. – вскричал Лебедев.

Голландец недоуменно посмотрел на него и снова поразился отсутствию естества в глазах бывшего хозяина картины. Лишенные смысла, озабоченные какой-то одной, не поддающейся пониманию идеей, они смотрели и не смотрели одновременно. В какой-то момент Голландцу показалось, что Лебедев смотрит внутрь себя.

– Скажите, Евгений Борисович… Почему она не сводит с ума меня? Ответьте!

Но требовать что-то у этого человека было пустыми хлопотами. Он приближался как одержимый, протягивая руки к полотну.

Обойдя кресло, Голландец направился к камину. Лебедев последовал за ним.

– Я сейчас думаю, Евгений Борисович, что во всем виноваты вы. Если бы вы убили эту картину, то жила бы моя девушка. И еще одиннадцать человек.

– Убить?.. Ее?!

– Совершенно верно. Казнить. Но я думал, вы спросите об одиннадцати людях, а не об одном холсте.

Лебедев равнодушно почесал щеку.

– Одиннадцать?

– Совершенно верно. За тридцать шесть часов. Двое дуболомов, которых вы послали в мою квартиру. Капитан. Азиат, педофил долбаный… Подполковник-отставник… Жадный подонок без чести и совести… Жданов. Гессингхорст… Один в парке. Тоже ваш. И эти двое. – Голландец показал глазами на лежащих вповалку охранников Лебедева.

– Это десять. – Евгений Борисович снова почесал щеку. Но уже нервно. – Это десять!

– Я одного не посчитал.

– Кого? Впрочем, какая разница… Отдайте картину!

– Вас.

– Что?

– Я вас не посчитал. Точнее, посчитал, но не назвал по имени.

С холстом в руке Голландец приблизился к лежащему сверху трупу и вытащил из его кармана пистолет.

– Что вы собираетесь делать? – забеспокоился Лебедев. – Учтите, я еще не перевел ни цента на ваш счет!

– Мне плевать.

– То есть как? А зачем тогда все эти… восемь трупов? Ради чего? Зачем все? Чего вы добивались?

– Этого, – и Голландец, отведя руку в сторону, швырнул «Ирисы» в камин.

– Нет!.. Они не горят!.. Они не горят!..

Бросившись к пылающему камину, хозяин дома погрузился в него, как в нору. Волосы его и одежда вспыхнули, словно были пропитаны спиртом. Но он, мало заботясь об этом, выбрасывал из огня почерневшие, рассыпающиеся клочки холста.

– Я проверил, Лебедев. Картина виновна.

– Вы спятивший, чокнутый ублюдок! – орал Лебедев, и на лице его, трескаясь, расходилась кожа.

Голландец поднял пистолет и трижды нажал на спуск.

Он вышел и сел за руль «Фокуса». Совсем недавно они с Соней ехали в этой машине за город, чтобы жарить мясо. Они валялись в стоге сена, пьянели от любви и аромата разнотравья, говорили о будущем, и казалось тогда, что ничего не изменится. Столько не сделано еще, столько не пережито, но нет смысла думать об этом, а есть смысл валяться на сене, любить и просто дышать…

В багажнике лежал военком.

Через час он будет оттуда вынут и брошен гризли в зоопарке. Туда же, в клетку, Голландец швырнет пистолет, а залапанную Лебедевым бутылку хереса поставит у клетки, снаружи. А через три часа в осиротевшей квартире Голландца, в гостиной, рядом с креслом, в двух шагах от Сони, оперативники найдут платиновую зажигалку с монограммой Лебедева.

Нужно ехать к Густаву. Доложить о работе с Черкасовой и предложить выпить в своей квартире. Густав согласится, Голландец постарается, чтобы он согласился. Сделает предложение, от которого тот не откажется. И тогда после бара они войдут в квартиру вдвоем. Нужно, чтобы обязательно – вдвоем.

И постараться сойти с ума рядом с телом Сони.

Зажигалка укажет, что в квартире был Лебедев. Понятно, что со своими людьми. Потом неожиданно явился военком, он живет с матерью Сони, а тут пришел в гости. Он вообще часто приходил в гости, он любил Голландца как сына. Обезумел, догадался. Пусть следственный комитет голову ломает, как догадался и в каких отношениях с Лебедевым находился. В общем, вооружился по тихой грусти и помчал в дом к олигарху-пони. Там прикончил охрану и самого Лебедева, напился до чертиков – какого только пойла в его желудке не обнаружат судмедэксперты… И какого-то черта оказался ночью в запертом на все ключи зоопарке. В следственном комитете умные люди работают, пусть сами что-нибудь придумают по этому поводу. Допил, поставил бутылку, да и прижался к клетке, рассказывая косолапому о своем мерцающем состоянии.

После смерти Сони он словно голову потерял. Он как родную дочь любил ее. Хоть кого спросите – хоть маму ее. Хоть Голландца… Гризли подтянет его для разговора поближе, конечно. Нечасто такие собеседники появляются. Все чаще минтай и яблоки. Пистолет он жрать не будет. До бутылки не дотянется. Номер на пистолете, «пальцы» на стеклотаре. Дела прекращены в связи со смертью подозреваемых, не успев возбудиться.

До полуночи он успевал. Густав уже как на иголках, наверное. Да и президент будет доволен. Очередное яйцо Фаберже оказалось выеденным.

Голландец сбросил скорость и вместе с капитаном заехал на платную парковку у Патриарших. Хлопнул дверцей, поднял воротник рубашки и направился к ближайшей скамейке.