Горят как розы былые раны

«Ирисы» не могли рассчитывать на длительное тюремное заключение, как несчастный Заманский. Картину ждала смерть. Но прежде чем привести приговор в исполнение, Голландец был обязан убедиться в ее вине лично. Все то время, что она жила у него, он проводил эксперимент на себе. Ничего не вышло. Он не утратил хватки, ясности ума и памяти. Требовался еще хотя бы один участник. Капитан вполне подходил на такую роль. Это стало ясно, когда он вошел в квартиру Голландца во второй раз. Он очень хорошо вписывался в образ нового «владельца» «Ирисов». Потому что Голландец почувствовал исходящую от него опасность. И потом, передача ему картины увеличивала количество испытуемых до четырех человек.

Доев пломбир, он опустил обертку в урну и вытер руки платком. Если капитан дома, он должен выйти. Непременно должен. Жена даст ему возможность отдохнуть пару часов, а после, сославшись на скорый вечер как гарантию нового отдыха, погонит на рынок. На парковку за машиной. В школу к сорванцам. В овощехранилище. Куда угодно. В большой семье спать днем даже после двух суток неусыпных бдений неприлично.

Едва Голландец спрятал платок в карман, из подъезда появился капитан. Сменивший форму на костюм, вполне приличный, выглаженный, в свежей рубашке небесно-голубого цвета, капитан торопился куда-то мелким, но частым шагом. Как ни ждал Голландец, а появление его все равно оказалось неожиданным. Пришлось даже газету развернуть.

Человек, более суток проведший на ногах, отказался от отдыха и помчался из дома, где его так ждали. Опыт общения с людьми в погонах подсказывал Голландцу, что занятый по горло человек поступает так в двух случаях: когда он соскучился по любовнице или когда по нему соскучилось начальство. Аромат какого-то горького парфюма волной затронул сидящего на лавочке Голландца и понесся вслед за хозяином. Слишком много лишнего для встречи с руководством. После «ночи длинных ножей» ответственному милиционеру нужно появляться перед полковниками слегка помятым, но энергичным. С перепачканными известкой или какой-нибудь другой дрянью коленками. А никак не в костюме от Славы Зайцева, выбритым до синевы и пахнущим как химкинский плейбой.

Сунув газету в урну, Голландец поднялся и направился вслед за капитаном. Когда они прошли таким образом пять или шесть парковок и три квартала, он начал подумывать о том, что капитана выставила из дома жена. Но на пересечении Северьяновой и Живова капитан замедлил ход и стал осматриваться.

«Он сам здесь первый раз», – понял Голландец.

Потом капитан вынул из кармана телефон и куда-то позвонил. Чтобы не мешать прохожим, он отошел к рекламному щиту. Голландец тут же этим воспользовался – пересек тротуар и быстро встал с другой стороны щита.

Менты не говорят по телефону громко. Даже в кабинете. Стоя за дверью, никогда не разобрать, о чем идет речь. А здесь, во время полуденной суеты, у самой дороги, Голландец даже и думать не смел, что что-то расслышит. Лишь изредка отстранялся от щита, чтобы заглянуть вниз. Как только ноги капитана шевельнутся в каком-то направлении, нужно тут же двигаться в обратном. Не хватало еще выйти из-за щита вместе с ним.

И только раз, когда на дороге возникло замешательство, до Голландца донеслось:

«Хорошо, я поднимаюсь…»

Голландец осторожно выглянул из-за щита. Как и следовало ожидать, капитан двигался к проезду между домами, чтобы там, во дворе, войти в нужный подъезд. Видимо, он добрался до последнего ориентира, до этого, например, рекламного щита, и теперь уточнил направление финишной прямой.

Однако финишная прямая оказалась удивительно кривой. Голландец, почти дыша в затылок капитану, вошел во двор, дождался, пока капитан закончит осмотр пространства за своей спиной, и вслед за ним вошел в подъезд. И тут же начались кошачьи игрища. Капитан по какой-то причине не любил лифты. Голландец еще подумал: «Не из-за сегодняшней ли ночи?» Поэтому к квартире милиционер поднимался пешком. Обут он был в туфли, и ступать шаг в шаг за ним в кроссовках было мучительным удовольствием. Удовольствием потому, что капитан не слышал ничего, кроме стука собственных подошв, а мучительным, поскольку Голландец с трудом попадал в ритм. Милиционер шагал как-то странно, как пьяный. Складывалось впечатление, что после каждого шага он опирался плечом на стену. Этой ночью капитан все-таки устал. Но было что-то, что заставило его отказаться от отдыха. И это не служебная необходимость, факт.

На четвертом этаже капитан остановился. Голландец, уже занеся ногу над следующей ступенью и перенеся вес тела вперед, понял, что сейчас придется-таки шлепнуть ногой. Уже падая вперед, он завалился на бок и вцепился в перила. Их вид, безупречно монолитный, мог выдержать, как показалось Голландцу, даже слона.

«Как только перестаешь следовать главному правилу жизни, происходит катастрофа», – пронеслось в его голове, когда перила под его весом качнулись и издали в подъезде такой полифонический звук, что спина Голландца покрылась гусиной кожей.