Читаем Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки полностью

Начиналась пропашка по второму слою. Глубинные слои почти всегда таят неожиданности и не всякий раз это выходило в пользу нашего героя, несмотря на внешнюю прямолинейность его восхождения. Помнится, мы остановились на неудавшемся побеге, после которого все и удалось. Затворницкий сумел доказать самому себе, что его случайный выбор не был ошибочным. Дом № 9 по улице Горького стал его первой «кирпичной академией». Он сделался и своеобразной точкой отсчета. С той далекой поры и пошло бросать Затворницкого по Москве: с Песчаных улиц в Кожухово, из Черемушек в Зюзино, с Ленинского проспекта на Варшавское шоссе. Строительные маршруты известны — в ту сторону, где ворочаются стрелы кранов, куда идут панелевозы. И там, где проходил Затворницкий, поднимались этажи, наполненные человеческим теплом. Это только у писателей есть обойма. Можно десять лет не выпускать новых книг, но коль ты состоишь в литературной обойме, то уже не останешься забытым при очередном перечислении имен. Все понимают: литература дело серьезное, десять лет в ней как один день, а шедевры не каждый день создаются, такое дело. Даже предположение о строительной обойме выглядит нелепым. Тут не только каждогодне, ежеквартально приходится подтверждать свое мастерство, доказывать свое право оставаться среди первых. Спору нет, дома нынче идут с потока, только на строительной площадке этот поток заканчивается, тут начинается индивидуальная сборочная работа, потому и не у всех получается одинаково скоро и ладно. И если Владимир Затворницкий вот уже двадцать лет состоит в строительной обойме, то не свойство обоймы тому виной. Книжка-то его называется «Семьсот первый этаж» — вот сколько этажей поставил Затворницкий со своей бригадой за эти годы в нашем городе.

И с первого этажа угодил в искусство. Когда еще поднимался вышеупомянутый девятый дом, явился на стройку молодой художник Г. Э. Сатель. Задумал Сатель картину «Утро каменщика» и выбрал в натуру молодого Затворницкого. Как картина та рисовалась и висела в выставочном зале, особый рассказ, и он уже исполнен в книжке. Но тут явно просилось закольцевание: молодой художник-де разглядел в безвестном юном каменщике будущего прославленного мастера, потому и выбрал его в качестве натуры для первого плана своего живописного полотна. А спустя много лет они снова встретились…

Однако Владимир начал с жаром возражать:

— Что он во мне мог тогда разглядеть? Чистая случайность это.

— Так вы не встречались больше?

— Не помню что-то.

Как известно, искусство противостоит случайному. Задуманный эпизод в книжку не вошел. И лишь теперь, обдумывая настоящий набросок, я решил поинтересоваться: что же стало с той давнишней картиной?

Разговор с Сателем оказался неожиданным. Нет, с картиной было все в порядке: висит в экспозиции, кажется, в Ужгороде. Неожиданным оказался сам рассказ Сателя.

— Конечно, я помню ту картину: первое крупное мое полотно после диплома. Я и дальше следил за Затворницким. Мы даже встречались.

— Первый раз слышу об этом.

— Да, была такая встреча. И даже не одна. Я хотел сделать подписной портрет именитого бригадира, продолжить, так сказать, начатую тему. Но замысел остался неосуществленным.

— Отчего же?

— Вы знаете, — продолжал Сатель, — Затворницкий произвел на меня несколько странное впечатление.

— Когда это было?

— В середине пятидесятых годов. О нем тогда много писали. Он казался деятельным, даже слишком. «Можете изображать меня, — сказал тогда Затворницкий, — но учтите, мне позировать некогда».

— И что же дальше было?

— Я израсходовал приготовленные краски на другую картину. С тех пор мы больше не виделись, но он ведь и поныне знаменит, не так ли?

Такой рассказ нельзя было оставить без последствий, но я решил не торопить событий. Мы с Владимиром должны были встретиться на стройке. Бригада ставила тогда дом в Чертаново. Мела поземка, на девятом этаже крепко задувало, но монтаж на доме шел ходко. Затворницкого позвали снизу:

— Бригадир, иди скорлупу класть.

Мы спустились на несколько пролетов. Раствор был уже приготовлен, и бетонная плитка, она и звалась «скорлупой», лежала рядом.

Это было необыкновенное зрелище. Если бы я был кинорежиссером, то непременно снял бы и смонтировал ленту о красоте человеческого тела во время трудового процесса. Конечно, тут можно показать и уродство, искажение тела непомерной физической нагрузкой, рабство труда, но я лично все же выбрал бы красоту этих движений, ибо она, красота, кажется мне более естественной для человека.

Перейти на страницу:

Похожие книги