Горячий угон

Правда, в схеме доведения жертвы до петли иногда случаются очень неприятные сбои… Бывает, попадется «дух» с причекундахом, и вместо того, чтобы вешаться, возьмет автомат и положит своих обидчиков, да еще и тех, кто случайно попадет под раздачу… Но такое бывает крайне редко: на взвод покорно принявших смерть найдется один, который даст «оборотку». А может, и один на роту, или даже батальон! Во всяком случае, борзая троица за время своей службы с такими огорчительными примерами не сталкивалась.

– …сестра матери с мужем, может, хозяйство поднимут, пришлют посылку, тогда я поделюсь, не сомневайтесь, – бубнил рядовой Гаврин.

– Да мне плевать, где ты что возьмёшь! – заорал Дзюра так, что брызги слюны долетели до лица дневального, а в казарме кто-то зашевелился и скрипнула кровать. – Или делай, что говорят, или вешайся!

– Как «вешайся»? – оторопел Гаврин. Он же так подробно и доходчиво все объяснил, любой человек должен его понять. Но Дзюра не понимал. Почему?!

Он внимательно всматривался в лицо старослужащего, но видел перед собой лишь тупую свиную морду.

– Так и вешайся! – орал Дзюра. – Можем сами тебя повесить! Знаешь, сколько «духов» мы в петлю отправили?!

Кругом клубился и сгущался зыбкий туман. Родин и Кириллов, будто по условному сигналу, подошли вплотную, зажав Гаврина в плотное полукольцо. Родин поднял за ножку увесистую табуретку, Кириллов намотал на руку ремень, чтобы бить пряжкой. Они угрожающе сопели, обдавая его нечистым дыханием. У них вместо лиц тоже оказались свиные рыла.

Гаврош спокойно воспринимал, когда его заставляли делать грязную работу вместо боевой подготовки: в конце концов, он привык к грязной работе. Он не обижался на оскорбления и побои – оскорбления не затрагивали его глубоко спрятанных чувств, а удары не пробивали мышечный корсет, можно сказать, что он их не чувствовал. Но когда он, по-человечески, объяснил свои сложности, а «деды» не поняли, как будто он говорил на другом языке, – это выбило его из колеи привычного мироощущения. А загадка разрешилась просто: оказалось, что он объяснял свои трудности трем свиньям! Которые, на полном серьезе, грозят его повесить! А свиньям объяснять что-либо бесполезно, с ними нужно поступать иначе, как он и привык…

Сильная рука схватила за загривок Родина, вторая поймала в локтевой сгиб шею Кириллова.

– Трах! – звук от удара лбами был немногим тише, чем грохот упавшей табуретки. Потом мягко повалились на пол два обмякших тела. На ближайших кроватях поднимали головы разбуженные солдаты.

У Дзюры отвалилась челюсть, он попятился, но Гаврош прижал его к стене и уперся предплечьем в горло так, что тот захрипел.

– Шерк, – обманчиво-безобидно проскреб по ножнам выхваченный штык-нож. Острие уперлось «деду» в грудь, прокололо гимнастерку и кожу, капельки крови выкатились из-под клинка и покатились по животу. Дзюра побелел, задыхаясь, и, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух широко открытым ртом. Гаврош освободил горло, и тот жадно задышал.

– Не надо… Не убивай… – скосив глаза на штык, просипел он.

– Так скольких вы в петлю отправили? – совершенно спокойно спросил Гаврош.

– Нет, это я так… Был один, Вещёвкин, но он сам…

– Да, он сам, мы ни при чем, – икая, сказал снизу Родин, но Гаврош ткнул его ногой, и он замолчал.

Кириллов тоже пришел в себя, но рта не раскрывал. Все трое поняли, что они нарвались на редкого чокнутого «духа», из тех, которые расстреливали целые караулы. Маловероятная неприятная возможность превратилась в страшную реальность, которая налетела на них, как БТР с пьяным водителем на автомобиль, пересекающий по всем правилам городской перекресток. И не они, пьяные и веселые, сидели за бронёй, а этот чокнутый Гаврин, который был не только трезв, но и совершенно спокоен, как будто просто нёс обыденную службу дневального, а не убивал их, оказавшихся в незащищенной гражданской машине.

В том, что он сейчас завалит всех троих, ни у кого из них сомнений не было. Наверное, потому, что сомнений не было у самого Гавроша. Он настроился на забой свиней, эта ментальная волна распространялась вокруг и на первобытном, животном уровне воспринималась теми, кого она касалась. Выполняя привычную работу, он приложил ладонь к груди Дзюры, как к обречённой свинье, чтобы точно определить – куда колоть.

– Почему у тебя так колотится сердце? – мимоходом спросил Гаврош. – Я зарезал сто восемьдесят три свиньи, и у всех сердце колотилось, как у тебя.

Дзюра молчал, как обычно молчат и свиньи. Лишь в оловянных глазах метались всполохи животного страха.

– А тебе приходилось кого-нибудь убивать? – продолжал Гаврош, как будто они задушевно беседовали в курилке.

– Н-н-н-ет, – еле выговорил гроза новобранцев.

– А пощупай у меня, – предложил Гаврош.

Как загипнотизированный, Дзюра приложил руку к его груди.

– У тебя вообще не бьётся, – с ужасом произнес он.

– Это потому, что у меня нет сердца. И не вы меня будете резать, а я вас. Дело простое и быстрое. Сейчас нажму, клинок проскочит между ребрами – и все! Ну, еще глотку перехвачу, для порядка…