Горячее селение Амбинанитело

Ранакомбе поселился у Раяоны, школьного товарища и друга. Оба приходят ко мне с визитом, и между нами, разумеется, завязывается оживленная беседа за рюмкой рома. Раяона просит, чтобы я показал его другу альбом с мадагаскарскими фотографиями.

— Охотно, — отвечаю и, значительно посмотрев на Раяону, добавляю: — только, дорогой шеф кантона, попрошу без всяких фокусов.

— Каких фокусов? — разыгрывая дурачка, спрашивает Раяона.

— А этих, с хамелеоном и Безазой.

Увидев смущение Раяоны, я обращаю все в шутку, но староста уверяет:

— Ранакомбе не суеверный Безаза.

— Но в альбоме вы можете отыскать еще какого-нибудь демона, который напугает вас.

Шутки шутками, а все-таки они нашли кое-что неуважительное.

Среди фотографий мальгашских типов была молодая девушка ховка с чувственным лицом и кокетливой улыбкой. Я не должен был снимать их землячку с таким неприличным, вызывающим выражением лица.

— Будете потом разглашать по свету, что мы распутники и бесстыдники, — укоряют меня.

— Зачем так думать?! Вы щепетильны до предела! — журю я их по-дружески. — Вы сами даете повод для насмешек, и это, как известно, ваш злейший враг.

Они соглашаются, и знакомство с альбомом продолжается без происшествий.

У Ранакомбе глубокий и ясный ум; он не так сдержан, как Раяона. У него порывистый темперамент национального радикала, ограниченный рамками мальгашской осторожности. Молодой врач знает, что я путешественник, а значит, в основном человек безвредный, и не скрывает от меня своих взглядов и своей страсти к политике.

— А что, итальянцы все еще хотят купить Мадагаскар у французов? — спрашивает он.

Я ничего не слыхал об этом, и Ранакомбе объясняет: английский еженедельник «Санди экспресс» со всей серьезностью напечатал в 1935 году сообщение, что якобы Франция хочет продать Италии Мадагаскар за семьдесят пять миллионов фунтов.

— Сумма не плохая! — говорю.

— Да и «утка» неплохая, — добавляет Ранакомбе.

Врач довольно подробно знает о том, что некоторые круги буржуазной Польши заинтересованы в Мадагаскаре,[5] знает и о сумасбродных планах послать на остров большое количество переселенцев.[6]

Единодушно соглашаемся, что это дикий бред. Слова эти услыхал вошедший учитель Рамасо, которого я тоже пригласил к себе.

— Вы говорите: бред? — переспросил он. — То, что сперва кажется глупым и наивным бредом, чаше всего отдает скрытой подлостью империалистов…

Меня очень интересует эта тройка, особенно врач Ранакомбе. Что он думает о будущем Мадагаскара и как относится к нынешним колониальным властям? Тема опасная, потому что даже разговорчивый Ранакомбе старается держать язык за зубами и отвечает только историческими аналогиями:

— Как мы относимся к колониальным властям? А каково было отношение поляков к своим захватчикам, поделившим Польшу в девятнадцатом веке?

— Каково? Мы ежедневно высказывали свои взгляды на страницах печати, в разговорах, в демонстрациях, каждое поколение поднимало вооруженное восстание… А у вас здесь тишина.

— Тишина?! — протяжным возгласом отзываются вдруг Раяона и Ранакомбе. Они загорелись, разволновались. Врач поднялся и стал ходить взад и вперед по хижине.

— Если я не ошибаюсь, — заговорил староста Раяона, — вы, вазаха, хорошо знаете историю государства ховов в девятнадцатом веке. А ведь отличительной чертой того времени была отчаянная защита нашей независимости от иностранного вторжения. Сопротивление вошло в плоть и кровь, стало нашей манией. Дважды мы оказали вооруженное сопротивление захватчикам: в 1830 году мы нанесли поражение французам, а в 1845 году — даже объединенным франко-английским силам, которые высадились в Таматаве. Этого так просто не забудешь.

— А полвека спустя, в решительный момент, вы почти без единого выстрела сдаетесь французам?

— Правильно! — соглашается староста. — Это черное пятно в нашей истории. Королевство Мадагаскара было изнурено. Управление дворян-андрианов привело его в упадок.

— С падением королевства, — вмешивается Ранакомбе, — окончилась раз и навсегда историческая роль андрианов. Французы уничтожили их и все, что было с ними связано. С той поры в нашем обществе нарождается и с каждым годом набирает силы новое сословие — среднее, современное, патриотическое — интеллигенция, опирающаяся на демократию. Мы — его представители…

— А вот теперь, в настоящее время, не идете ли вы, ховские интеллигенты, целиком на поводу у колониальной администрации?

Мой вызывающий тон смутил их. Наступает молчание. Оба они чиновники одной и той же администрации и в уме взвешивают, что им ответить.

— Вы во многом правы, вазаха! — говорит Ранакомбе. — Мы должны идти на поводу, потому что иначе у нас не будет никакого доступа к просвещению и развитию. Мы, колониальные народы, отрезаны от всего мира и во всем зависим от колониальных государств.

— Даже совесть и угоднические политические взгляды зависят? — спрашиваю с нескрываемой иронией.

— Простите, вазаха, но вы не знаете, какие взгляды могут быть скрыты от иностранцев под внешней оболочкой.

— Какие взгляды? — недоверчиво переспрашиваю.