Горячее молоко

Отцовские губы облепил томат с укропом. Александра передала ему аккуратно сложенную уголком бумажную салфетку. В стакане на столе таких стояло несколько штук.

— Я слежу, чтобы на столе всегда были салфетки, потому что твой папа любит делать из них цветы. Так ему лучше думается.

Надо же, никогда не знала.

— Вот что, — сказал отец, вытирая губы салфеткой. — В качестве отвальной поведу тебя туда, где подают греческий кофе.

Сдвинув очки на коротко стриженное темя, Александра читала текст на коробке с йоркширскими чайными пакетиками.

— София, а Йоркшир — это где?

— Йоркшир — это в северной части Англии. Оттуда родом моя мама. Ее девичья фамилия Бут. Роза Кэтлин Бут. — Сказав это, я сразу ощутила связь с чем-то важным, недоступным Александре. С моей мамой и ее йоркширскими корнями.

Отец бросил салфетку на стол.

— Йоркшир славится пивом сорта «Биттер».

Накануне моего отъезда он повел меня в кафе под названием «Розовый бутон», чтобы угостить обещанным греческим кофе. Мне подумалось: нет ли здесь подсознательного тяготения к первой жене. В самом деле, он взял ее в жены еще бутоном; но я не стала допытываться, чтобы не провоцировать его на разговор о шипах. Мамино имя само наводит на такие мысли. Было бы несправедливо считать, что он и есть пресловутый незримый червь, сгубивший жизнь розы^[6]. Даже я это понимала. Мы с ним сидели рядышком, потягивая приторный илистый кофе из крошечных, как положено, чашек.

— Я очень доволен, что ты познакомилась с сестрой, — сказал отец.

Мы наблюдали за старушкой-нищенкой, переходящей от стола к столу. В руках у нее был пластиковый стакан. В ветхой, но тщательно залатанной, отутюженной юбке с блузой и — точь-в-точь как моя мама — в наброшенном на плечи жакете она сохраняла достоинство. Посетители в большинстве своем опускали в стакан монетки.

— Я тоже довольна, что познакомилась с Эвангелиной.

Отец, как я заметила, никогда не улыбался.

— Чтобы стать счастливой, она должна открыть сердце Господу.

— У нее будут собственные взгляды, папа.

Он помахал какой-то мужской компании, которая резалась в карты. А через некоторое время завел разговор о том, как много для него значит, что я потратилась на покупку авиабилета до Афин. И, конечно же, что я самостоятельно добралась на арендованной машине из Альмерии до аэропорта Гранады.

— Ввиду твоего завтрашнего отъезда я бы хотел выделить тебе кое-какие карманные денежки.

Непонятно, почему карманные денежки нужно выделять перед отъездом, но я все равно была тронута. В последний раз он, по собственному выражению, выделил мне карманные денежки одиннадцать лет назад; наверно, поэтому от его фразы повеяло детством. Вынув бумажник, он положил его на стол и потыкал большим пальцем в потертую коричневую кожу. Реакции не последовало; отец изобразил удивление.

Раскрыв бумажник двумя пальцами, он принялся шарить внутри.

— Эх, — произнес отец. — Забыл в банк зайти.

Он повторно запустил пальцы в бумажник, долго рылся во всех отделениях и в конце концов выудил одну-единственную банкноту в десять евро. Поднес ее к глазам. Опустил на стол, разгладил и торжественно вручил мне.

Я допила кофе и, когда к нашему столу, прихрамывая, подошла старушка-нищенка, опустила десять евро в пластиковый стакан. Она заговорила по-гречески и поцеловала мне руку. Впервые за все время хоть кто-то в Афинах проявил ко мне теплоту. Трудно было смириться с тем, что главный мужчина в моей жизни блюдет свою выгоду за мой счет. Впрочем, это открытие в каком-то смысле меня освободило.

Полуприкрыв глаза и шевеля губами, Кристос Папастергиадис, похоже, молился. В то же самое время пальцы порхали над салфетницей из нержавеющей стали. Он вытащил из этой коробочки тонкую бумажную салфетку, сложил пополам, затем вчетверо, а уже из квадрата как-то получился круг, который чудесным образом превратился в цветок с трехслойными бумажными лепестками.

Отец держал его на ладони, как подношение, а скорее, как вотивное изображение, с которым просят о милости или, опустив в фонтан, загадывают желание.

Мой палец указывал на цветок, покоящийся у него на ладони; у отца был недоуменный вид: будто он и сам не понимал, откуда взялась эта поделка.

А я уже набралась дерзости.

— Не иначе как ты сделал этот цветок для меня.

Наконец он поднял на меня взгляд.

— Да, я сделал его для тебя, София. Тебе же нравится носить в волосах цветы.

Отец вручил его мне; я поблагодарила за предупредительность (о которой он и не помышлял). Он порадовался, что все-таки сделал мне подарок, а еще больше — что я тут же не избавилась от такого дара.