Горячее лето 42-го

Да, елки-палки! Затронули за живое человека. Хотя, он пока не знает, а может и никогда не узнает, какой ценой достанется всем нам Победа. Какую кровавую жатву соберет эта Война. Сколько миллионов жизней советских граждан мы не досчитаемся 9 мая 1945 года? А умершие от ран уже после войны, а не родившиеся дети, которые могли появиться на свет, но теперь уже не появятся никогда, потому, что их потенциальных родителей просто сожрала эта страшная штука — Война? Потому-то, до сих пор, приезжая по работе в небольшие селения своей малой Родины, бывшей Сталинградской, а теперь — Волгоградской области, почти везде, на центральной площади, даже самого малого, совсем захудалого хутора, видишь памятники и обелиски тем, кто не вернулся с войны. На них фамилии павших в боях за Родину и часто, одна фамилия повторяется подряд несколько раз. Кто это? Однофамильцы? Нет, это не однофамильцы, это отцы и сыновья, братья и племянники. Родственники, одним словом. И хорошо, если успел пожить человек до войны, женился, хоть одного ребенка родил. Оставил после себя след на земле, потомство, то есть. А сколько таких, кто ничего не успел, просто кончил десять классов 22 июня 1941 года. И все. И может, даже подвига никакого совершить не успел, да что там — подвига! Фашиста ни одного в глаза не видал, не то, что бы выстрелить по врагу из знаменитой винтовки Мосина. Он просто попал под бомбежку на марше к фронту, и в лучшем случае, был зарыт добрыми людьми в ближайшей воронке. А в худшем…

— Ничего, не журись, Кузьма Степанов! Будет и на нашей улице праздник! Скоро мы их жиманем, — решил я поддержать его, — так жиманем, что побегут, паразиты, без оглядки. До самого Берлина погоним это проклятое племя!

— Да ведь какая силища прёт!

— Так и что, по-твоему, забиться в угол и лапки сложить? Они ведь тоже, живые, пока люди, хотя людьми называться права не имеют, за все то, что сотворили они на нашей земле. А значит, как люди они смертны, как и любой из нас! Да если бы каждый наш боец по одному фрицу уничтожил, войне бы давно конец настал.

— Чего это ты меня агитируешь? Тебе бы в политруки, вся статья, уж больно складно излагаешь, прямо как на политинформации, — проворчал Кузьма, и, обжегши пальцы, бросил на землю окурок и придавил его каблуком.

— Каким еще политруком? Мы ж призывники, присягу еще даже не приняли, — отозвался Николай, — так что ты, дядя Кузя, не серчай на брательника моего, он у нас с детства любит красиво выражаться.

— Оно и видно, что пороха еще не нюхали, — более дружелюбным голосом произнес повар.

— У нас еще все впереди, — ответил я.

— Так! Кончай перекур! — к нам неслышно, из-за полевой кухни, подошел широкоплечий детина, с треугольниками сержанта в петлицах, — Я их ищу, с ног сбился, а они пристроились возле кухни и в теньке прохлаждаются!

Мы с братом поднялись с травы, а Витька вскочил как ошпаренный. Он хоть и был сержантом в армии, но дисциплину весьма уважал.

— Мы это, как пионеры, всегда готовы, и к труду и к обороне, а так же к культурному отдыху, — бодро отчеканил он.

— Вот и хорошо, что готовы, — вполне серьезным тоном сказал детина, — заканчивайте свой культурный отдых, я сержант Зиновьев, мне приказано сопроводить вас к командиру батальона.

— Ну, бывай, Кузьма Степанов! Может, свидимся еще.

Мы, по очереди, пожали руку повару и пошагали вслед за Зиновьевым навстречу нашей неизвестной судьбе.

В скором времени, мы топали вслед за Зиновьевым на ту же самую поляну, откуда час назад отправились на кухню. Высоко в небе, не видимый с земли, гудел самолет. Мы шли, стараясь избегать открытых мест, и в основном держались в тени деревьев. Народу на поляне почти не было, а если кто-то и появлялся, по каким-то неотложным делам, то и они старались перемещаться весьма осторожно.

— Чего это они все прячутся? — спросил Колян сержанта.

— А слышишь — гудит? — на вопрос вопросом ответил Зиновьев, и указал пальцем в небо.

— Ну?

— Вот тебе и ну, баранки гну! Это же "рама", самолет-разведчик немецкий. Приказано соблюдать маскировку, понимать надо.

— Товарищ сержант! Разрешите обратиться, — подал голос Витька.

— Обращайтесь! — великодушно разрешил Зиновьев.

— А вы, случайно, не в курсе, зачем нас вызывают к комбату?

— Шире шаг! — не поддался на провокацию сержант, — это военная тайна. Придете, там сами все узнаете.

Мы подошли к входу в землянку, у которой прохаживался вооруженный боец. Увидев нас, он проворно скинул с плеча винтовку и, взял ее наперевес, грозно выставив в нашу сторону новенький штык.

— Стой! Кто идет? — окликнул он нас.

— Мы к майору Харину. Нас вызывали, — ответил Зиновьев.

Из землянки выглянул усатый капитан и коротко приказал часовому:

— Пропустить!