Горячее лето

- Теперь, однако, дело будет, кажется, посерьезнее: наступать приготовились четыре дивизии, - сказал Ливенцев.

Но столь же залихватски отозвался на это Локотков:

- Тем лучше, - подопрут и справа и слева!.. Может быть, и еще двадцать дивизий наших наступать будут по линии фронта завтрашний день, - тем веселее, конечно.

- А рука-то все-таки болит? - любуясь его молодым задором, спросил Ливенцев.

- Не то, чтобы очень болела, - поморщившись, ответил Локотков, - а, как бы сказать, задумалась над своим будущим.

- Вы кем же были до призыва в армию?

- Я? Помощником податного инспектора в городе Задонске.

- Это почти то же самое, что быть математиком, как я, - улыбнулся Ливенцев. - А как вы своих готовите к завтрашней атаке?

Ливенцев спросил так потому, что этот вопрос неотступно стоял перед ним самим, однако Локотков как будто даже обиделся вмешательством в его дело такого же ротного командира, как и он сам.

- Что же мне их еще готовить? - вздернул он и тон, и голову. - Как ходили в атаку, так и завтра пойдут... если только придется. А вернее всего, что без нас обойдутся, а мы только прогуляемся.

Ливенцев качнул головой, сказал: "Едва ли" - и отошел.

Это не было у него предчувствием, что его лично ждет там, за Пляшевкой, что-то непоправимо скверное, может быть даже смерть. О себе он не думал. Он просто хотел представить себе теперь, в этот ясный и тихий летний день, грохочущее и жуткое завтра, хотел невозможного, конечно, однако допустимого - в той или иной степени, как допустима для решения любая тактическая задача, хотя теория с практикой при этом во многих случаях не совпадает.

Для него задача эта была на уравнения со многими неизвестными; он не знал того, что удалось узнать о противнике штабу 101-й дивизии в штабе 3-й, стоявшей здесь с неделю; он не знал и того, что донесли посланные в сторону противника разведчики. Он только внимательно всматривался во все, что его окружало, стремясь угадать чутьем: успех или неудача ждет всю эту массу людей, с которой он связан неразрывно.

За неделю, когда не было здесь боев, австрийцы могли не только укрепиться, но и подвезти много пополнений: железная дорога в их стороне работала безостановочно. Только авиация могла бы помешать ей в этом, но Ливенцев не видел, чтобы с русской стороны в сторону австрийцев летела хоть одна воздушная машина, в то время как над русскими войсками на фронте и в тылу часто кружились самолеты противника: спустился даже аэростат с прокламациями для русских солдат.

Физическая бодрость не покидала Ливенцева, чему он даже удивлялся, ведь спать приходилось мало, урывками. Больных солдат в его роте тоже почти не было: он объяснял это общим подъемом после двух побед сряду.

Хозяйственный рядовой его роты Кузьма Дьяконов, разувшись, чинил свои сапоги медной проволокой провода, действуя при этом шилом искусно и споро. Когда к нему подошел Ливенцев, махнув ему рукой, чтобы не вставал, а продолжал делать, что делает, Дьяконов сообщительно и как бы в свое оправдание заговорил:

- Десь тута валялся дрота кусок, - взял я его в руки, а он до чего же мягкий, прямо, как дратва! Надо, думаю, подметки загодя прикрутить, а то уж отпадать зачали... Как через этую речку если вброд иттить, - а мостов же нету, - то кабы не отвалились совсем, ваше благородие.

- Я тебя к медали представил, Дьяконов, - вспомнил Ливенцев.

Дьяконов в замешательстве поднялся, не выпуская сапога и проволоки из рук, и проговорил одним выдохом, как учил его когда-то давно дядька-ефрейтор:

- Покорнейше благодарим, ваше благородь!

Подождал, не скажет ли еще чего ротный, и добавил:

- Вот бы бабе домой отписать, чтобы знала!

- Что ж, - завтра, после боя, возьми да напиши, - сказал Ливенцев.

Но Дьяконов крутнул головой:

- Завтра - это как бог даст, ваше благородие: чи живой буду или-ча нету.

- Ну, раз так мрачно думаешь, успеешь еще написать и сегодня - времени хватит, - наблюдая его и улыбаясь, рассудил Ливенцев.

Чуть дернув ответной улыбкой левый край толстых губ, Кузьма сказал на это:

- Нехай так и быть, уж заодно завтра напишу.

- Вот это другое дело, - и Ливенцев отошел от него, будто унося с собой какую-то нечаянную находку.

В боях в конце мая все полки дивизии понесли довольно большие потери, почему Гильчевский приказал влить снова в свои роты людей из учебных команд; несколько человек, новых для Ливенцева, появилось теперь и в тринадцатой роте. Не произведенные еще в унтер-офицеры, эти "вицы", как их называли, стали отделенными командирами. Все они были ловкие ребята, стремившиеся щеголять выправкой, и одного из них, Бударина, особенно отметил Ливенцев за его деловитость.

Это был, что называется, разбитной малый, способный сразу прилипать к любому делу в роте вплотную, как муха к липкой бумаге. Притом его не нужно было заставлять повторять приказания, как приходилось это делать с иными сплошь и рядом: он как будто все возможные приказания заранее знал наизусть, - с двух-трех первых слов понимающе кивал круглым, как яблоко, подбородком и выполнять приказание бросался со всех ног.