Гори, гори, моя звезда...

Рука Охрима жестко держала локоть Искремаса. Со сцены доносился непонятный шум. Артисту становилось все больше не по себе.

— Ну, поскольку это спор теоретический, — сказал он медленно, — я могу ответить: зеленых я знаю, они обыкновенные бандиты… И, стало быть, искусство при них тоже будет бандитское… А теперь отпустите мою руку.

Он попробовал выдернуть локоть, но безуспешно. В гримерную заглянул однорукий.

— Батько, — сказал он Охриму, — люди пришли.

Отпустив Искремаса, Охрим быстрым шагом вышел из гримерной. Искремас кинулся за ним — и оторопел. Сцена была заполнена вооруженными людьми. Кто был с винтовкой, кто с дробовиком, кто с обрезом.

Артисты — в кольчугах, с копьями и мечами — испуганно жались к стенке. Крыся, в белом платье Жанны д’Арк, двинулась было к Искремасу, но ее отогнали.

— А этих куда девать? — спросил однорукий.

— Запри их в ризницу. — И Охрим повернулся к Искремасу: — Владимир Павлович, не будет сегодня спектакля. То есть будет, но другой, для вас неподходящий… Тут собралась вся красная головка. И так получилось, что надо с ними кончать.

Еще дюжина бандитов появилась из задней двери. Они выволокли к рампе пулемет «Кольт».

— Хоронитесь куда-нибудь, — приказал Искремасу Охрим. — А то ведь пришибут в суматохе… Хлопчики, пулемет становьте повыше. И кто с гранатами — подходи сюда!

— Не смейте! — закричал Искремас. — Тут дети, женщины!

— Тьфу ты, пропасть, — ругнулся Охрим. — Говорят вам, геть отсюда! Тикайте!.. Петро, тяни ту веревку, подымай занавес.

Занавес толчками полез наверх.

Зрители ахнули, увидев наставленные на них винтовки и обрезы. Дико закричали бабы. Кто-то захлопал было — подумал, что началось представление, — но тут же осекся.

— Браты! Други! Пришел час свободы! — звучным голосом сказал Охрим. — Кто встанет с места, тому пулю в лоб!.. Сердюк, бросай оружие!

Сжимая окостенелые пальцы, Искремас стоял у кулис. Его триумф, его праздник снова обернулся позором и несчастьем. И вдруг артиста осенило.

Схватив плотницкий топор, он стал рубить веревки, державшие занавес.

— Товарищи! — кричал он прерывающимся голосом. — Не бойтесь их. Не бойтесь!.. Нас больше!..

Последний удар топора — и тяжелый занавес рухнул вниз, а Искремас, подхваченный веревочной петлей, взлетел высоко над сценой.

Занавес накрыл собою пулемет, столпившихся на сцене людей и декорацию.

Под тяжелым пологом заметались бандиты. Вся эта бесформенная груда вздрагивала и хрипела, словно издыхающее чудище. Трещали, ломаясь, деревянные ребра, ослепший пулемет выплюнул огненную очередь и подавился.

В одном месте крепкая ткань затрещала, пропоротая ножом. Из дыры в занавесе показался Охрим. В руке у нет был наган.

— На ж тебе, черная душа! — выдохнул он.

Ударил выстрел, и Искремас полетел вниз на взбугрившийся холмом занавес.

Он скатился по этому холму к самой рампе, прижал скрюченные пальцы к груди, а когда откинул руку — на белой рубашке против сердца расползлось красное пятно.

Председатель ревкома нашел Охрима мушкой маузера, выстрелил два раза, и писарь, дернувшись, затих.

— Сдавайтесь, злыдни! — заорал Сердюк во всю глотку и кинулся на сцену. За ним побежали бойцы-чоновцы и те из зрителей, что были посмелее.

Захлопали выстрелы, но, собственно, бой был уже выигран. Бандитов вытаскивали из-под занавеса, словно раков, запутавшихся в неводе.

А в стороне билась, кричала над телом Искремаса Крыся.

Эпилог

Мертвый Искремас лежал в ризнице на покрытом красным сукном столе. Рядом сидела застывшая от горя Крыся. Из-за окна доносились стук молотка, жиканье рубанка: это делали гроб для Искремаса.

Тут же поблизости, возле пожарной помпы, умывались кавалеристы. Голые до пояса, здоровенные, они смеялись, плескали друг на друга водой, фыркали, как их лошади. А в струе, бившей из помпы, дрожали маленькие радуги — будто на картинах покойного маляра.

Стругая гробовую доску, боец-чоновец рассказывал собравшимся вокруг слушателям:

— Тогда он как скажет им словами: умрите, гады! И вся банда полегла, будто шашкой порубанные… А наши воодушевились свыше всякой меры, полезли один на десятерых. Но у них от его голоса уже и дух вон, трясение в жилах — бери голой рукой, как бабу!.. Вот какой был артист!

Через окно Крыся слышала этот рассказ. Девушка заплакала сперва тихонько, потом громче, громче, потом стала биться головой о край стола. В безнадежном отчаянье она выкрикивала снова и снова:

— Я не буду жить!.. Я не буду больше жить!..

Вдруг Искремас зашевелился и приподнялся на локте.

— Крыся, — сказал он тихо и жалобно. — Перестань… Ну, перестань, я не могу этого слышать!..

Девушка задохнулась криком и рухнула на пол как подкошенная. Искремас слез со стола, взял Крысю на руки и стал осторожно дуть ей в лицо. Девушка открыла глаза, но тут же в ужасе снова закрыла.

— Крыся! — уже раздраженно сказал Искремас. — Не дури!

— Вы немертвый?

— Но ты поверила.

— Так вас не вбили?

— Но все поверили!

— А это? — тронула она красное пятно на его рубашке.

— Вишня, — вздохнул Искремас. — Раздавленная вишня.

Но Крыся все равно не могла понять.

— Вы ж были весь холодный!