Гори, гори, моя звезда...

А штабс-капитан сокрушенно улыбнулся и развел руками, как бы приглашая всех в свидетели своего бессилия перед этих хамом, которого теперь не оторвешь от самогонки.

— Ну что ты будешь делать? Никакой дисциплины! Да, осерчало казачество, осерчало…

— Так точно, вашбродь. — И вахмистр налил себе вторую.

— Стихия! — объяснил штабс-капитан. Дух, выпущенный революцией из бутылки — и посему к бутылке стремящийся.

Но Искремас не слушал. Ужас, горе, гнев — все чувства, переполнявшие его, — вдруг вырвались наружу отчаянным криком:

— Убийцы… Это был художник, а вы его убили!

Искремас задыхался и тряс кулаками перед носом офицера. Вахмистр потянулся было за своим карабином, но штабс-капитан нажал ему на плечо, и он остался сидеть на месте.

— А при чем тут я? — поинтересовался штабс-капитан.

— Вы хуже его! Он тупая скотина, он идет, куда его гонят!.. А у вас была свобода выбора! И вы выбрали… Вы интеллигентный негодяй — самое подлое, что может быть на свете!..

Тут к Искремасу кинулась Крыся. Она упала на колени и, цепко обхватив его, закричала:

— Дядечка! Миленький! Не ругайтесь с ними! Они вас убьють!

И сразу же, как будто вторя Крысе, за окном в саду запричитала вдова художника: видно, нашла под яблоней своего мужа.

— Ой, родненький, ой, золотенький!.. Ой, что ж ты натворил!.. Ой, куда ж я теперь без тебя!..

Схватив Крысю за шиворот, вахмистр доволок ее по полу и вышвырнул из комнаты. А штабс-капитан сказал Искремасу сдавленным голосом:

— Так, так… Ну, поговорите еще.

— Что ты на меня оскалился? — заорал артист: — Я тебя не боюсь! Я тебя ненавижу!.. Что, убьешь меня? Это ты умеешь. Убей меня, его убей!..

Он показал на иллюзионщика. Тот в панике замахал руками:

— Меня прошу не путать!.. Моя лояльность не вызывает… А ты с ума сошел! Ты что, не видишь?.. Господин офицер опечален! Он сожалеет!

Но штабс-капитан не сожалел. Заикаясь от лютой злобы, он сказал. Искремасу:

— Ты кончил?.. Тогда слушай, шут гороховый! Ты у меня сыграешь такую роль, какая тебе и не снилась. Не Ромео и не Джульетту… Ты у меня кукушку сыграешь! Знаешь, что такое кукушка?!

На круглом венском стуле лежали револьвер и носовой платок. Стул стоял в углу подвала — просторного и мрачного, с серыми сводами. В трех других углах на трех таких же стульях сидели три офицера. Глаза у каждого были завязаны, каждый держал в руке револьвер.

В центре подвала стоял Искремас, поникший и растерянный..

— Ты кукушка, а мы охотники, — втолковывал ему штабс-капитан. — Ты будешь куковать, а мы стрелять на твой голос. У каждого в барабане три патрона. Уцелеешь — твое собачье счастье.

— Нэ уцелеет, — веско сказал из своего угла офицер в белой черкеске.

Штабс-капитан дошел к свободному стулу, завязал себе глаза платком и поднял револьвер.

— Господа, начинаем.

Искремас стоял посередине, не решаясь пошевельнуться. Четыре смерти смотрели на него пустыми зрачками револьверных дул.

— Ты нам игру не порти! — сердито крикнул штабс-капитан. — Ты кукушка, значит, кукуй!.. Будешь молчать, сниму повязку и ухлопаю, как цуцика.

— Ку-ку! — хрипло сказал Искремас.

— Бу! Бу! Бу! Бу! — ответили с четырех сторон револьверы. Эхо прогремело пушечным залпом и раскрошилось о своды подвала.

Искремас стоял, закусив руку, чтобы не закричать от отчаяния.

— Жив? Подай голос! — скомандовал штабс-капитан.

Искремас осторожно, на цыпочках переместился в сторону, крикнул «Ку-ку!» и упал на четвереньки. Снова гаркнули револьверы. Пуля чиркнула по полу рядом с артистом, обдав его лицо кирпичной пылью. Искремас вскочил на ноги. Один из офицеров прислушался и сказал:

— А ведь жива наша кукушечка!

— Кукушка, кукушка! — крикнул другой, совсем молоденький. — Прокукуй, сколько тебе осталось жить!

Искремас огляделся в смертной тоске. Спрятаться было некуда.

— Давай! — сказал офицер в черкеске. — Последний раз». Ман-олям, теперь не промахнусь!

Устав бояться, устав прятаться, устав радоваться тому, что еще жив, Искремас вышел на середину подвала. Он стоял, бессильно уронив руки, и молчал.

— Ну! — рявкнул штабс-капитан. — Считаю до трех. Раз… два…

— Стреляйте! — сказал Искремас и даже не тронулся с места.

Грохнули выстрелы. Снова пуля выбила кирпичные брызги — на этот раз из стены. Офицеры сняли с глаз повязки.

— Живой! — удивился офицер в черкеске.

Штабс-капитан коротко хохотнул:

— Что, господин артист? Радуетесь чудесному избавлению? — Он с презрением смотрел на серое, бескровное лицо Искремаса. — Это была шутка!.. Мы стреляли холостыми. На тебя, дерьмо, хорошей пули жалко!

Искремас весь обмяк. Он хотел что-то сказать, но не смог и сел на пол, зарыв лицо в колени.

— Позвольте, господа! — сказал офицер в черкеске и обвел всех красивыми коричневыми глазами. — Почему он говорит «холостыми»? Я стрелял боевыми!

И сразу все офицеры заволновались, загалдели:

— Вы слышали? Князь стрелял боевыми!..

— Ты же в меня мог попасть! Я сидел напротив!

— Он всех мог перестрелять… Князь, ведь тебе русским языком объясняли!..

— Я нэ понял…

— Он не понял!.. Болван, ишак кавказский!..

Князь оскалил белые, большие, как клавиши, зубы.