Горгона

Впрочем, развеялось это довольно быстро, и когда Вика, перескакивая по лестнице через ступеньку, еще шмыгая носом и неразборчиво бормоча что-то оскорбительно-угрожающее, взлетела к квартире, кстати, не сразу попав ключом в щель замка, обида на это дурачье уже почти улеглась. А когда она, сполоснув лицо холодной водой, растерши его докрасна, чтобы и следа позорных слез не осталось, просочилась в комнату, стараясь не привлекать внимания, и наткнулась на дядю Мартина, согнувшегося вместе с отцом над шахматами – увидела его суставчатый нос, хрящеватые уши, не зажженную трубку, подрагивающую физиономией чертика в том месте, куда набивают табак, и услышала его благодушно-невозмутимое: Здравствуй, утенок… – неприятный озноб внутри почти полностью рассосался, и она уже спокойно присела сбоку, профессиональным взглядом оценивая позицию, отметила слабость королевского фланга у черных: пешки разодраны, ладья заперта своим же слоном, которому тоже некуда выйти, еле слышно вздохнула, когда отец взял конем на «цэ пять», где брать не следовало, и, дождавшись, последовавшего за тем разгрома, радостно кивнула в ответ на нечастое предложение:

– Ну что, сыграем, утенок?

Она только спросила, слегка запнувшись:

– А почему, дядя Мартин, ты называешь меня утенком?

– Как «почему»? Потому, что ты пока и есть гадкий утенок.

– А потом превращусь в лебедя?

– В лебедицу, – иронически сказал дядя Мартин. Вынув изо рта трубку и процитировал, подвывая и раскачивая мундштуком в воздухе: Птица-лебедь, птица-лебедь с белопенными крылами! Что ты криками ночными будишь дремлющую землю?.. – вставил мундштук обратно, между зубов. – Хочешь стать лебедицей, утенок?

– А как я в нее превращусь?

– Ну я дам тебе такой таинственный порошок древнего египетского мудреца, славного и великого своими знаниями Айзала Бен Халеви. Разведешь его в лимонаде, выпьешь, – и все. Ба-бах! Станешь красавицей…

– Как твоя прабабка? – спросила Вика.

Дядя Мартин вдруг поперхнулся.

– Кха-кха!.. Кто тебе рассказал об этой моей… м-м-м… дальней родственнице?

– Ты, – честно призналась Вика.

– Кха-кха!.. Как это я? Когда?

– Ну, вот – я спала, потом почему-то проснулась. Пошла в ванную – вы сидите на кухне. Она была что-то такое… фрай… фрэй… Сейчас не помню.

– Фрейлина, – странным голосом сказал дядя Мартин. – Она была фрейлиной при дворе императрицы Екатерины. Вообще, утенок, это – довольно грустная история. Там все получилось, как-то не так…

– Она умерла?

– В известном смысле умерли все, кто тогда жил. Прошло двести лет. Нет, с ней случилось что-то весьма удивительное. Что – неизвестно, семейные хроники, к сожалению, об этом умалчивают…

– А отчего?

– Ну, Хватит-хватит! – вдруг сказала мать, высоко подняв брови.

Дядя Мартин вновь поперхнулся.

– Кха-кха!.. Ладно, не забивай себе голову, утенок. Как моя… м-м-м… прабабка ты все равно не станешь. Ты будешь такое – длинношеее, клювастое, в перьях, с перепончатыми красными лапами…

– С противным скрипучим голосом, – добавил отец, роющийся на книжной полке. – Кстати, с точки зрения уток, лебедь действительно безобразен: шея у него – змеиная, цвет – белый, нелепый для тех, кто живет в грязном пруду. Да еще зачем-то держатся парами… Бр-р-р…

Он передернул плечами.

– Так что, не спеши с превращением, утенок, – сказал дядя Мартин. – Иногда гадким утенком быть лучше, чем одиноким лебедем. Утенок по крайней мере в стае.

– Я не спешу…

Вика была совершенно искренна. Обида ее действительно улеглась и лишь чуть-чуть саднила – давним воспоминанием. Минут через десять она уже прыскала, глядя, как дядя Мартин задумывается над ее быстрыми и явно неожиданными ходами, как он комически хмурит брови, спасая свой разваливающийся от флангового удара пешечный центр, ужасается, что сделать это тем не менее не удается, сопит, чешет в затылке, морщится, скрипит стулом, и, вопреки всем усилиям, попадает в самые элементарные, с точки зрения Вики, ловушки.