Горец. Оружейный барон

– Я подумаю, – уже тверже сказала Элика. – Ибо зачем мне муж, который сбегает от меня за тридевять земель?

В положенное время на пару с денщиком в полной парадной форме ольмюцкой гвардии мы сошли с наемной пролетки у ворот загородного замка рецкого маркграфа. Из оружия на этот раз взяли только холодное, как устав и предписывает.

Солнце уже стало порядком прижаривать, а мы в форме, придуманной и пошитой для более умеренного климата. Как бы не взопреть…

Часовому у ворот я предъявил письмо с приглашением. Тот вызвал унтера – начальника караула, который в свою очередь ознакомился с приглашением, и только потом нас провели через плац в приемную залу замка.

– Вас, господин фельдфебель, прошу немного обождать здесь. О вас доложат. А вы, ефрейтор…

– Гвардии старший канонир, – обиженно поправил его Тавор.

– Простите… Старший канонир… – поправился унтер. – Вам придется обождать своего патрона в кордегардии, где вам предложат прохладительные напитки.

И они ушли, оставив меня одного. От нечего делать я стал рассматривать теснящиеся на стенах картины. Судя по некоторой примитивности композиций и изображений, картины эти были старые, но очень эффектные, как у Пиросмани или Босха. В основном они изображали битвы в горах. И только одна – портрет. Бородатый, косматый, носатый воин с суровым взглядом. Совсем не блондин. Русый и кареглазый. Поверх кольчуги облачен в просторный белый налатник. Императорский ополченческий крест изображен в области сердца. В правой руке зажато древко копья. А на левой ладони он держит зеленую гору со снежной вершиной. Больше картина походила на старые русские иконы, нежели на портрет.

– Любуетесь на моего предка, флигель-адъютант? – раздался сзади бодрый голос.

– Здравия желаю, ваша светлость, – поздоровался я, обернувшись.

Маркграф стоял в дверях один. Никакой свиты. Кареглазый блондин с седыми «буденновскими» усами.

– Любой знатный род, какой бы он древний ни был, – продолжил свою речь маркграф, – когда-то начинался с человека, которого никто не знал. На картине, а этой доске больше пяти сотен лет, изображен первый рецкий маркграф Отон. Мой прямой предок. Единственный, кому в древности удалось разбить рецкое ополчение, после чего рецкие горцы признали его своим общим вождем, чтобы не было так обидно от проигрыша. Его, а не императора. Императору же, в войске которого оный Отон служил всего лишь сотником наёмных пикинёров, пришлось назначить рекомого Отона местным маркграфом с прямым вассалитетом. Хотя, как доносят до нас устные предания, монарх этого вовсе не хотел – у него были для такого высокого поста свои кандидатуры, из ближников. Не хотел… потому как происхождения этот сотник был самого что ни на есть подлого – крестьянского. Но в официальных хрониках его лживо выводят изначальным имперским рыцарем, хотя этого звания он не добился, даже став маркграфом Реции. Вы не будете против, если я стану называть вас просто по имени? Как видите, у нас с вами для такого простого общения одинаковые корни.

И задорно улыбается в усы.

– Почту за честь, ваша светлость, – откликнулся я, склонив голову.

– Вот и хорошо, – кивнул его светлость и вернул мое внимание к галерее. – Остальные картины изображают победы рецкого ополчения в разных битвах. Как вам известно, они под водительством потомков Отона не проиграли ни одной до появления дальнобойного огнестрельного оружия. А сейчас я бы предложил пройти на террасу, выходящую в мой маленький сад, где мы можем насладиться видом на горы и продегустировать зеленое вино прошлогоднего урожая с моих виноградников. Прошу за мной.

Мы прошли через анфиладу парадных комнат на большой балкон, с которого действительно открывался прелестный вид на горы. Там по приглашению принимающей стороны мы уселись около небольшого круглого столика в плетеные из рогоза кресла.

– Я очень рад, что вы приняли мое приглашение, – сказал хозяин замка, когда ливрейный слуга разлил по бокалам вино.

«То ли маркграф так прикалывается, – подумал я, – то ли ему от меня действительно что-то очень надо. Но послушаем для начала хозяина, а там будем посмотреть…»

Вино оказалось легким и очень неплохим на вкус, несмотря на свой необычный травянистый цвет.

– Прекрасная лоза, – похвалил я.

– Да… прекрасная… – повторил за мной маркграф, – но только всего год после урожая. Потом это вино грубеет, вытягивая из бочки больше древесных соков, чем того требуется. А в бутылках годовалая выдержка зеленого вина живет не более трех лет, превращаясь после этого срока в уксус. Увы… Но это не коммерческий сорт. Это для души. Себя побаловать да гостей угостить. К тому же с одного только склона горы такое вино получается, хотя вроде бы и сорт винограда одинаковый. Но… в других местах это просто неплохое белое вино, которое только в имперской столице продается тысячами бутылок.

Маркграф поставил бокал на стол и развел руками.

– Осмелюсь полюбопытствовать, ваша светлость, как я подозреваю, вы меня позвали не для того, чтобы угощать редким вином.