Горечь таежных ягод (сборник)

Старшина снял фуражку, вытер платком бритую голову и усмехнулся.

— Ну и дурак. Отправишься прямо на гарнизонную гауптвахту. Идем-ка в канцелярию. Посмотрю «Дисциплинарный устав», сколько суток тебе можно дать. Сколько я имею право.

Старшина отпер дверь, они прошли в канцелярию. Алексеенко положил на подоконник бывший при нем чемоданчик, аккуратно повесил на гвоздь фуражку и стал, как вчера, расхаживать по комнате. Павлик явственно ощутил запах рижского одеколона: вот, значит, почему ему приснился именно этот сон!

— В конце концов, — сказал старшина, — можно было ночевать в соседнем домике. У моих собаководов. Один из них в отпуске. Есть свободная койка.

Павлик промолчал. Не мог же он сказать, что его уже приглашали. Однако Павлик отказался — это вовсе не входило в его планы. Тогда бы никакого «протеста» не получилось.

— Не завтракал? — спросил старшина.

— Никак нет!

— Понятно, — старшина щелкнул замком чемоданчика, достал из газетного свертка хлеб с салом, протянул Павлику. — Ешь. Бери, бери. А я пока устав полистаю.

Старшина достал из стола «Дисциплинарный устав» в красной обложке, и Павлик по-настоящему забеспокоился: а вдруг он и впрямь отправит его на гауптвахту?.. Возьмет и отправит. Ведь какие у него глаза, у старшины? Водянистые, бесцветные, словно вылинявшие. Такие глаза как раз бывают у людей бессердечных и жестоких.

— Вот, нашел, — обрадовался старшина. — Параграф 43. Как начальник учреждения, пользуюсь правами командира роты. Значит, имею право «…подвергать солдат, матросов, сержантов аресту до трех суток». Даже сержантов! А ты всего-навсего ефрейтор.

— Вам виднее, — Павлик лихорадочно соображал, как выпутаться из создавшегося положения. Может быть, попытаться разжалобить старшину? — Ну, товарищ старшина… — заканючил Павлик. — Ну войдите в мое положение, пожалуйста! Ведь приказ командира. Ну как я могу вернуться, не выполнив его? Я уже сейчас до невозможности переживаю, прямо голову теряю…

— Ничего, — отрезал старшина. — Посидишь трое суток, она у тебя сразу просветлеет.

«Вот зануда! — обозлился Павлик. — Перед ним хоть на коленях ползай, ему наплевать».

— Ну и пусть! Пожалуйста, сажайте. А я отсижу и опять приеду сюда.

— А я опять посажу.

— А я опять приеду.

— Хватит! — старшина стукнул по столу кулаком. — Пацан, а туда же, пререкаться! Садись вон там и не мешай.

Павлик уселся на указанный ему стул у окошка, демонстративно положил на подоконник недоеденный хлеб: да он лучше с голоду подохнет, чем станет принимать подачки от такого бюрократа.

Старшина что-то писал, и когда Павлик пригляделся, то удивился — во всяком случае, это была не «Записка об арестовании». Скорее всего старшина писал какое-то письмо на обыкновенном канцелярском листе.

Закончив писать, он вчетверо свернул листок, надписал адрес, фамилию (ну, конечно, письмо! Наверное, к начальнику гауптвахты). Потом достал из стола шахматы и с грохотом бросил их на стол.

— Играешь, ефрейтор?

— Играю, — Павлик подозрительно покосился. — Немножко.

— Тогда подвигайся к столу. Сразимся. Через час придет машина с продуктами. Вот на ней и отправлю тебя в город.

— На гауптвахту?

— Там видно будет, — серьезно сказал старшина. — Садись и играй. Если проиграешь, поедешь на гауптвахту. Выиграешь — тогда отпущу тебя подобру-поздорову. Так что старайся, ефрейтор.

«Ну дает! — изумился Павлик. — Или он большой шутник, или любитель поиграть с беззащитной жертвой. Ладно, поиграем, а там действительно видно будет».

Игра сразу же пошла споро, маневренно; вопреки ожиданию старшина в шахматах вовсе не был тугодумом, ходы делал уверенно, немедленно, почти не задумываясь. Конечно, Павлик не считал себя хорошим шахматистом, но в шахматных комбинациях, в общем-то, разбирался. Особенно любил решать шахматные задачи, печатавшиеся в солдатской окружной газете. Ему нравилось, что задачки схватывали самые кульминационные моменты. Поэтому, когда старшина неожиданно поставил коня на Ж7, Павлик сразу понял: через три хода будет ему мат.

— Так… так… — промычал старшина удовлетворенно. — Видно, все же придется заполнять «Записку об арестовании»…

— А собаки? — спросил Павлик.

Старшина завороженно смотрел на доску, сопел, довольно чмокал губами.

— Собаки… А собак нет… Нету собак. А вернее, есть. Кое-что есть…

Павлика вдруг осенило, он едва не подпрыгнул на стуле. Ну конечно! Как он раньше не догадался! Ведь старшина нарочно тянул, нарочно давал ему туманные двусмысленные ответы («есть, но не могу»). Он же сказал: «кое-что есть». Он намекал Павлику, чтобы тот «положил на лапу»…

Павлик незаметно дотянулся до брючного карманчика: там по-прежнему похрустывала вчерашняя «трудовая» десятка. Выковырял ее, не спеша опустил под стол руку и зажал десятку в кулак. Теперь оставалось только вручить ее по назначению.

Павлик ухватил свою белую королеву за резную корону и сделал бессмысленный ход — срубил пешку противника. Ему нужно было просто снять с поля какую-нибудь фигуру, чтобы положить ее на стол, а рядом с ней тихо и скромно положить десятку. Старшина непременно увидит и так же тихо и скромно уберет…