Горечь

ЖЕНЯ (продолжает). Тот стихотворный цикл где-то затерялся на просторах времени, но зато чудом сохранилась одна песня — под названием «Еврейская целинная», написанная мною на мотив известной казачьей песни «Как у дуба старого…» (Музыка Сигизмунда Каца, слова Анатолия Софронова.) Если б он узнал тогда, что я написал текст с еврейским акцентом!

Я (примирительно). Ну, музыка ведь была с тем же акцентом — и ничего… Спой, пожалуйста.

ЖЕНЯ (поёт. Насчет голоса и текста ничего не скажу, но музыкальный слух у него всегда был превосходный).

   Как ув степь казахскую вышли два еврейчика,
И, на удивление жителей тех мест,
Эти два еврейчика были в телогреечках,
В сапогах высоких с Мосрезинотрест.

   Ехали чернявые — патриоты русские,
Чтоб в богатство родины да внести свой вклад,
Распростившись с винами, с цимесом, с закусками,
На уборку хлеба встали в дружный ряд.

   Мухи и комарики жалят тело нежное,
Кушать очень хочется, а порой и пить, —
Но хлеба высокие да поля безбрежные
Требуют об этих неудобств забыть!

   И пошли на тракторе Кимочка и Йоселе,
Вспугивая коршуна, короля степей;
Золота пшеничного много перебросили
В закрома родимые с тех полей, ой-вэй!

(Скромно кланяется на раздавшиеся аплодисменты и продолжает совсем другим тоном.)

Я упомянул уже, что с целины часто писал той, кого назвал ССП, — ты её тогда немного знал. И она всегда отвечала мне, и в письмах была не такой скованной, не такой напряжённой, а порой и раздражительной, как при непосредственном общении. Она…

Я (перебивая). Да, помню, ты позвал как-то нас с Риммой в ресторан при гостинице «Советская» и пришел туда с нею. За всё время пребывания там ССП произнесла едва ли два-три слова, и приветливой в тот вечер я бы её не назвал.

ЖЕНЯ. Как ты знаешь, она была тогда замужем, у неё сын, и ей, видимо, нелегко давалось то, что называется изменой супружескому долгу… Погоди, дай сказать!.. Конечно, разные люди по-разному поступают в подобных ситуациях. Да и сами ситуации весьма различные. Одно дело, если ты, так сказать, страдающая сторона. Тогда тебе, пожалуй, легче даётся разрыв. Но если ты сторона виновная… Ты сам, Юра, говорил мне, вспомни, что после разрыва с Марьяной года полтора вообще с женщинами почти не мог общаться, не говоря уж… Это при том, что, вообще-то, считают: мужчине легче даётся смена партнёра по жизни…

(Я опять хочу что-то сказать, но Женя не позволяет мне и продолжает.)

Изложу, не претендуя на оригинальность, своё скромное мнение. Взгляд заурядного феминиста.

Мужчина по своей физической природе является полигамным самцом, более примитивным эмоционально, нежели женщина, и в том, что пытается добиться расположения той, кто ему нравится — даже если она замужем, а он женат, — нет ничего противоестественного для него. Тем более, если при всём при том он ведёт себя порядочно и пристойно…

Я (всё-таки умудряясь вставить слово). Как ты?

ЖЕНЯ. Как я. И, надеюсь, как ты… Дело за ней. Женщина — моногамна. Она — мать, хранительница очага и всё прочее. Ей решать.

Я (возмущенно). Ничего себе защитник женщин! Взваливаешь на них самое трудное.

ЖЕНЯ. Зато в любом случае я оправдываю их. Меня оставляли две женщины, одну — оставил я. Но я их не осуждаю. На одной из них я даже во второй раз женился, и мы прекрасно жили. Когда овдовел, хотел снова вступить в брак, но был отвергнут после двух лет совместной жизни. Как мне думалось, счастливой. До сих пор не понимаю причины, но всё равно сохраняю с ней прекрасные отношения. Как и с той, кто под кодовым названием ССП. Наш роман давным-давно перешёл в нежную дружбу, у неё и у меня дети, внуки, однако незримые нити, которые нас связывали, не рвутся, даже делаются крепче… Я красиво излагаю?

(От автора. Считаю нужным заметить, что последняя фраза моего брата не должна считаться ни издевкой, ни насмешкой над тем, о чём и как он говорит, — это всего лишь присущая нам манера стесняться всякой патетики, предпочитая ей лёгкую, а порой и «тяжёлую» самоиронию.) Подтверждая мою мысль, Женя добавляет: