Горе одному

— А вы знаете? Ну ее к шуту, эту династию… Вы как-нибудь потом про династию. А может, и вообще не надо?.. Видите, какая штука… У королей или царей другого занятия не было, кроме как державным задом сидеть на шее у подданных. Вот это их поочередное сидение и составляет понятие «династия». Какое же это имеет отношение к нынешнему рабочему? Сегодня он рабочий, завтра — инженер, значит, интеллигент, а сын его, глядишь, стал врачом, ученым…

Человеческое древо жизни тем и лучше настоящего, что оно всюду корни пускает… Мы часто очень неосторожно обращаемся со словом. Надо сказать поторжественнее — недолго думая лезем в церковнославянский, а то и в дворянский, придворный чулан. А слово — вещь могучая, оно за собой многое тащит, не ровен час, в такую сторону утянет, что — батюшки свети!.. О современности, о современном рабочем надо бы писать иначе, по-современному, а не умеем… Пишем ему хвалы, а ему ни хвала, ни хула не нужны, ему правда нужна… Вот и вы, коли всерьез занялись литературой, вам тоже с этим придется столкнуться и искать, без конца искать…

— Конечно, творческий процесс…

— Бросьте, — поморщился писатель. — Слова эти придумали пачкуны, чтобы набить себе цену. Есть хорошее слово — работа! До пота, до одури, до зубовного скрежета иной раз… — Он замолчал, прошелся по комнате. — Для начала вам бы не роман, а что-нибудь полегче, попроще.

— Что же вы мне советуете делать?

В голосе Алова звучало ожесточение. Этого следовало ожидать. Все они, видно, одинаковы — и рецензенты и писатели. Сами дорвались и теперь всех отпихивают, боятся, что молодые затрут…

— Подумайте… Сейчас выходит много книжек, брошюр о передовиках производства. По-видимому, они приносят пользу. Такая работа, мне кажется, послужила бы вам для начала неплохой школой…

«А в самом деле? Кажется, неплохая идея… Такую книжку можно очень быстро сделать».

— Да, но будет ли такая книга иметь, так-скать, художественную ценность? Ведь для того чтобы подавать заявление в Союз писателей…

— Это уж зависит от вас, от того, как вы ее сделаете. От меры вашего труда и таланта…

— А вы не разрешите… Вы не откажетесь взять надо мной, так-скать, шефство? Не в смысле… А просто, если она окажется, по-вашему, стоящей, рекомендовать ее издательству или в журнал, может быть? Я, конечно, могу послать и сам, но, вы понимаете, ваш отзыв мог бы просто ускорить, так-скать…

— Что ж, присылайте мне, если хотите.

Радостно взволнованный, Алов потянулся снова за папиросой, но она лопнула по шву склейки, он долго и неумело заклеивал ее.

— Возьмите другую.

— Ничего, уже… А как вы думаете, о ком следует писать?

— Вот уж не знаю! О том, что вам всего ближе, что лучше всего знаете.

— О сталеварах, пожалуй, не стоит, о них уже много написано, есть целая серия… О доменщиках тоже… А как вы думаете, если о том фрезеровщике, помните, я вам сегодня показывал, о Гущине?

— Это губастый который, черноволосый?

— Он самый.

— Если хороший человек и работник, можно и о нем.

— Я, видно, последую вашему совету… — Как ему самому не пришло это в голову? — Большое вам спасибо!

Алов простоял еще не менее получаса и наконец ушел. Писатель посмотрел на часы и вздохнул. Вечер пропал. Он давно заметил: еще приходить вовремя люди иногда умеют, уйти вовремя не умеет почти никто.

3

Алексей старался не подходить к табельной доске в одиночку. Ему было неловко, как всегда, когда он не оправдывал чьих-либо надежд, оправдывать же надежды Голомозого он не собирался. Голомозый, нежно поглаживая веснушчатую лысину, поздоровался первый.

— Что ж ты не показываешься? Разок пришел, и все. Или не понравилось?

— Нет.

— Что так?

Василий Прохорович избавил Алексея от необходимости отвечать. Снимая табель, он нарочно громко спросил, чтобы слышали проходившие:

— Ну, святой, когда в рай собираешься?

Голомозый улыбнулся осторожной, злой улыбочкой.

— Мы поспеем… Это вы, горластые, наперед всех лезете. А мы — когда призовут…

— То-то! Рай раем, а за землю держишься… Смотри, призовут — кобелей прихвати, они и там сгодятся ангелов гонять… Пошли, Алёха!.. Собаку у него отравили, мальчишек рвала, так он двух теперь завел, чтобы в сад не лазили…

— Дядя Вася, а если к тебе залезут?

— Ну, ко мне!.. Я в крайнем разе уши нарву. И мне, чай, можно: я святым не притворяюсь… Ты чего квёлый? Гуляешь много?

— Да нет, не много.

— Будто я не знаю! У меня усы-то тоже не сразу седые выросли…

Он свернул налево, к своему большому продольно-фрезерному, Алексей — к плите. Возле нее лежала груда чугунного литья, но ни чертежей, ни нарядов не было. Алексей прислушался — в главном пролете кричали. Мастер должен быть там.

Скандалил Маркин. Сухонький, с морщинистым, перекошенным сейчас лицом, он размахивал перед носом мастера левой рукой со скрюченными пальцами и кричал, что его это не касается, его должны обеспечить деталями, а там пусть мастер и все начальники хоть пополам перервутся. Сопляков обеспечивают, а его что, хотят выжить, да? Мастер поднимал руку, пытаясь вставить хотя бы слово, но сделать это не удавалось, он опускал руку и вздыхал.