Горе и счастье простых людей

Г Глядит баба Оля в окно – жутко ей… За хатой, где летом шумела рожь – шумят белые колосья вьюги, ходят ходуном волны снега, и чудится бабе Оле голодное завывание волка… И это который день… Ох, как томится баба Оля; ей хочется выпить… Вот уже несколько дней, как муж в больнице в Знаменском, что за 8 км. – отсюда. Камышины – баба Оля, да муж ее Иван – последние жители деревни. Разъехались соседи, кто куда, от бездорожья, от снегов, от тоски смертной. Многие теперь в Знаменском, где есть школа, больница, почта, – какая-то сносная человеческая жизнь. Здесь, с проломленными крышами, крест на крест, забитыми окнами, стоят ещё позаброшенные домишки; в них – печки русские: за заслонками – серый пепел. Позапрошлую шелуху от яиц, фуфайку, то пух куриный, а то сапожок детский, битую чашку, игрушку поломанную – найдут теперь, в некогда обжитых уголках, и только одна хата Камышиных хранит еще тепло от человеческого присутствия. Комната в ней большая, светлая, но за перегороженными шторками – три глухие стены – и нет окошка. Виднеются оттуда причудливые ножки самодельной койки, белые кружевные и грязные покрывала, да зеленая лампадка, которая придает полутьме спальни таинственность и уют. Пьяница баба Оля очень набожна. Иконы и лампадки у неё – повсюду. Сама она неряшлива, в белом грязном фартуке, с одутловатым багровым лицом и очень добрыми голубыми глазами. За божницами у неё зачем-то лежат кусочки хлеба, покрытые зеленой плесенью. Встанет, бывало, баба Оля на колени, и слезливо молится за 4 своих сыновей: Господи, вразуми их! Божья матерь пытливо смотрит на бабу Олю, – наверняка она понимает её горе…Выросли хлопцы-красавцы – стали военными, разъехались, женились, да мать и забыли. В прошлом году муж Иван хотел было увезти старуху из этого гиблого места,. Да как же – воспротивилась она. Здесь, говорит, родилась, здесь и помру…– А коль помру я первым – взбунтовался муж. Кто же тебя хоронить будет? Сыночки, небось, приедут… – Так они и приедут, жди! Не забыли они ещё твоей пьяной морды. – Свое пью – огрызалась баба Оля. Иван и сам был не дурак выпить, но имел мужское достоинство: вещи из дома не пропивал. как свинья, в грязи никогда не валялся.

Теперь же, когда заболел муж, измучилась баба Оля без него: ни поругаться, ни помириться. То чай, бывало, пьют с мёдом – не всё же брагу, и мирно так беседуют, и сынков вспоминают, и соседей бывших, и молодость и любовь свою. По любви ведь женились. Пусть, порой, как собаки, грызутся, а всё же и мирятся. А теперь баба Оля одна-одинёшенька…Вчера она выпила последнюю бражку и, теперь, ей надо опохмелиться… Но проклятая метель не дает ей сходить в Егорьевское к знакомой бражнице. Денег у бабы,Оли нет, но есть у неё новое пестрое платье,которое ей подарил муж, и подарок этот она готова обменять на « лекарство». Баба Оля, утром, как и все пьяницы, недовольна собой: она чувствует, что несокрушимо гибнет как человек, и каждый раз клянётся, что опохмелится последний раз, и будь ты неладна, змея. в сердцах. говорит она бражке. – Вот тебе вот – показывает баба Оля дулю зловещей жидкости – не отнимешь у меня сыновей! Но после похмелья бабе Оле становится весело. Сегодня, когда опохмелиться нечем, баба Оля, после очередной самокритики, впала в глубокую депрессию. – Господи, – молится она чистосердечно – уйми метель, дай сходить к Ивану в больницу, на почту – может там есть письма от сыновей… Но пуще всего ей хочется выпить. Голова у неё раскалывается, дрожь по всему телу, а до Егорьевского далеко, и спутала метель дороги, как белые нитки в белом тяжелом клубке. В этом доме прошло детство бабы Оли…. Отсюда ушёл на войну её брат и не вернулся. Здесь же похоронила она родителей, взяла в дом примака Ивана, да народила сыновей. А колхозные поля, что вокруг дома, она с мужем обрабатывала, а как косила – залюбуешься…А вот теперь она пьяница…В деревне, как известно,, бывает и веселье: льётся тогда рекой брага, песенное застолье… Так потихоньку – полегоньку, но почувствовала Ольга, что без выпивки жить не может…

От делать нечего, баба Оля стала вытирать пыль с божницы, и удивилась тому, что за божницей стояла недопитая водка в стакане. Я бы допила – подумала обрадованная баба Оля – это ж Ванька от меня спрятал, дурак… Водка была выпита залпом, но её было мало, и баба Оля испугалась, что скоро развеется этот счастливый туман, от которого так хорошо и весело, и она останется одна со своим горем. Эх, сволочь Ванька. бутыль с бражкой разбил – тащись теперь по метели… Она устала, ей хотелось лечь и заснуть спокойным сном, но прежде надо выпить… Одевшись, баба Оля подхватила пёстрое нарядное платье, и. вмиг. отворила дверь. На неё пахнуло колким холодным ветром. Она знала дорогу в Егорьевское, как свои пять пальцев, и пошла туда, где столько раз меняла вещи на бражку.