Читаем Гордый наш язык… полностью

Существует тенденция к сокращению слов в разговорной речи — повтор вместо повторение, и это также приходится принимать во внимание, объясняя появление слов типа повтор. Пока разговорная речь столь же авторитетна в обществе, как и литературный язык, богатые возможности русского языка порождать новые сочетания слов и новые типы слов будут постоянно использоваться. Но главное здесь — не пересолить. Если в первую очередь нужно обозначить словом действие, усеченная форма не годится: так в прошлом веке говорили не расстрел, а расстреляние, выделяя не результат, а само действие. Ошибки такого рода могут быть и намеренными. Царский министр С. Ю. Витте говорил о революционных выступах рабочих, в революционной публицистике предпочитали «книжную» форму выступления, подчеркивая тем действенность, неслучайность и непреходящий характер нового социального действия.

<p>Шитье и пошив</p>

«…Нам сапоги пошили…» (Виктор Боков). Так сказал современный поэт, владеющий русским словом.

Появилось и укоренилось пошить вместо шить — и сразу же на место шитье всюду вторглось «пошив платья», «пошив обуви», а отсюда — почти закономерно — известная ныне всем «пошивочная мастерская», потом (откуда ни возьмись) пошивщик да пошивщица, а теперь так даже и пошивальщики, которые заняты тем, что «пошивают обувь»! Кошмар! Стоит допустить еле заметный срыв в сторону вульгаризма — тут же на нас обрушиваются десятки его порождений, как бы накликанных нашим равнодушием к тонкостям русской речи. Зачем пошивают — вторичное слово несовершенного вида, если несовершенного вида и исходный русский глагол шить?! А тут уж подпирают новые, и возникает вопрос: если в бане теперь производят помыв граждан, почему бы и в парикмахерских не ввести побрив?

Древние образования от причастий, слова бритье, мытье, нытье, рытье, шитье и др. с самого начала называли признак действия, обозначенного в корне. Важен ведь сам процесс, и ничего больше. Но процесс этот, действие по корню, был бытовым, домашним, обычным и отличался тем самым от действий других, высокого смысла, которые также могли выражаться подобными же словами, но только в книжном их произношении. Так, быт и житье в сознании русского всегда отличаются от бытия и жития. Для их обозначения и существуют в языке разные слова.

Но каждое действие имеет определенный результат, а мы уже видели на многих примерах, что современное сознание и в языке стремится их разграничить, назвать разными словами.

Так, сегодня мало кто догадывается, что порыв и рытье не только слова одного корня, но некогда и обозначали одно и то же действие.

В древнерусском, да и в диалектном языке сегодня рыть значит просто бросать. Порыв — столь же конкретно по смыслу, как и рытье, вот только обозначало слово чуть-чуть иное, прежде всего место, где порвано. Затем, путем обычных для языка переносов в значении, отталкиваясь от равнозначного рытье, стало обозначать оно сначала сильное, резкое движение (которое делают при рытье), а затем и в самом высоком смысле — подъем душевной энергии, внезапно возникшее стремление к чему-то: душевный порыв, порыв героический.

Все другие слова, образованные таким способом, в принципе тоже со временем могут стать высокими, получив значение отвлеченное, связанное уже не с бытом, а с бытием. Только вряд ли это случится со словами пошив да побрив.

Иное дело — пошив, хотя это слово ничем от порыва не отличается, разве что смысловые связи со словом шитье еще не совсем разорваны, как взаимно у слов порыв и рытье. Оттого и кажется, что не нужно нам слово пошив при шитье. Почему же тогда возникло это неуклюжее слово?

Пошив и шитье не всегда совпадают в значениях: шитьем ведь можно назвать и результат шитья, скажем — золотое шитье мундира. Говоря: пошив — сосредоточиваем внимание на процессе, а не на результате действия. Добавление приставки усиливает глагольность слова.

Иногда одним ударением можно различить действие и его результат, и в таком случае новых слов придумывать не нужно: догово́р и отзы́в как действие, до́говор и о́тзыв — как его результат. Перенос ударения на предлог — все шире распространяется, особенно в профессиональной речи; говорят частенько при́зыв вместо (весенний) призы́в, а врачи вместо прику́с говорят при́кус (положение зубов при сомкнутых челюстях). Ничего дурного в этом нет, но следует знать меру.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки