Читаем Гордый наш язык… полностью

Смотрите: зажечь — пустить — включитьпотушить — погасить — убрать — выключить… Каждый раз язык отмечает образным словом только одну какую-то сторону дела, и притом всегда говорит не об источнике света или тепла; наше внимание как бы перемещается с одного признака на другой, и мысль в расхожем слове отмечает что-то одно, особенно важное в данный момент: зажечь — погаситьпустить — убрать. Создается, накапливаясь в словах, образный ряд с переносным значением слов, использованных не по назначению. Метафора делает речь нашу красочной, но при этом слишком дробит в сознании сущность самого явления. Оттенки, образы, переносы по сходству. Елка потухла… Красиво, но ведь неточно, неправильно? Погасли зажженные на ней свечи. Как и всегда в языке, приходится предпочесть одно из двух — или красоту образа или точность термина. Кажется, всего лучше здесь был бы иностранный термин, за которым тотчас исчезают всякие образы. Но в разговорной речи термины не возникают, живая речь цветет образами.

<p>«Осторожно, двери закрываются!»</p>

«Ее поразил перевод одной французской пословицы, утверждавшей, что двери всегда должны быть либо заперты, либо открыта» (Г. Джеймс). Вчитаемся в эту фразу из переводного романа. Сразу обращает на себя внимание необычное сочетание слов — запереть и открыть двери. Здесь нет согласования по общему корню, как было бы естественно для русского языка: например, открыты — закрыты, запереть — отпереть. Скорее всего, сделано это по соображениям стиля, а слово открыты употреблено тут просто потому, что оно может заменить глагол отпереть.

Еще полвека назад в словаре Ушакова соотношение отворить — затворить в применении к дверям было в полной силе: отворить — открыть, распахнуть створки; но также и открыть — сделать доступным, сняв крышку, раскрыв створки, убрав преграду; освободить, сделать доступным, видным, ввести в действие, сообщить… Много значений у второго из глаголов. А в словаре Ожегова все проще, все сводится к общему слову открыть, тогда как отворить считается всего лишь устаревающей формой того же глагола открыть.

Если бы мы пожелали углубиться дальше, в XIX век, число вариантов слова открыть еще увеличилось бы. Некоторые из слов известны и нам, да редко мы ими пользуемся. И в 1889 году их уже смешивали друг с другом, так что известный нам А. Б. вынужден поучать: «Закрыть — там, где следует наложить крышку, покров; запереть — существительное запор — посредством замка; затворить — ворота, двери, ставки, ящик стола и проч., то есть ввести в створ плотно», а «закрыть, когда в театре закрывается занавесом, окно — шторою, кровать — ширмами, камин — экраном».

В начале XX века неразбериха достигла пределов, и частные значения всех перечисленных глаголов стали пересекаться друг с другом в своих оттенках. Двери замыкали — запирали — затворяли, но никогда не закрывали, хотя самою дверью действительно что-то могли и закрыть; их отмыкали — отпирали — отворяли, но никогда не открывали. Открывать, закрывать — слишком общие слова, за ними теряются подробности действия, мелкие черты бытия. Замкнул на замок, запер на запор или просто притворил, то есть, по смыслу слова, заделал, — ведь все это вместе и есть закрыл.

Между тем слово закрыть в XIX веке не было еще столь всеобъемлющим по значению. «Саломея, закрытая воалем» в романе Вельтмана — это закрыто употреблено правомерно: что покрыто, имеет покров. Как можно было закрыть то, что имеет створки «вертикального действия»? Пока жив словесный образ, ни одно слово в ряду родственных по смыслу не имеет шансов стать словом общего значения. Со временем же, когда древний образ, связывающий глагол со множеством родственных слов, утратился, стало возможным развитие переносных значений у слов открыть — закрыть и их употребление распространилось также на двери: сделать недоступным, закрыв створки, создав преграду. И если прежде говорили мы о самой двери, которая запирается, замыкается или затворяется, теперь нас двери, собственно, не интересуют, мы говорим, обращая внимание на то, что дверями мы что-то закрываем от посторонних взглядов или действий.

Важными оказались не образные детали последовательной смены действий (операций с дверями), а «универсальный термин», который перекрывает все эти частности, и таким образом, внимание переносится с действия на его следствие; то, что закрывается, отсекается от нас, — тем самым удаляется, особенно, если это движущийся вагон трамвая, электрички или метро. Лучше не скажешь. Не запирают, не заключают, не замыкают тут двери; ни ключа, ни замка нет. Затворяют, — пожалуй; но мы ведь не видим, как это делают, нам кажется, будто сами двери при нас закрывают(ся), скрывая от нас все, что снаружи.

<p>«Оплачивайте проезд!»</p>
Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки