Горчаков

Отец будущего политика маркиз Микеле Кавур, известный современникам знатной фамилией и крайним консерватизмом, прочил младшему сыну военную карьеру. Поначалу мечты его сбывались: когда Кавуру исполнилось 14 лет, он поступил в военную академию и через некоторое время был определен пажом ко двору наследного принца Карла Альберта. Однако открывавшиеся перед юношей блестящие перспективы вскоре были перечеркнуты. Угодничество и низкопоклонство, укоренившиеся в дворцовой среде, не могли прийтись по душе Кавуру, и он был уволен. При этом демонстративно, к неудовольствию принца и проклинавших его родителей, выражал радость, что наконец «сбросил с себя ливрею». Кавур вернулся к занятиям в военной академии, где выказал удивительное прилежание, однако по завершении учебы пробыл военным недолго. В 21 год он вышел в отставку и занялся хозяйством в имениях своего отца.

Родиной Кавура была Сардиния (Пьемонт) — на тот момент одно из семи государственных образований разрозненной Италии. Только ей удавалось проводить относительно независимую политику, поскольку Ломбардо-Венецианское королевство со столицей в Милане, граничавшее с Пьемонтом на северо-востоке, входило в состав Австрийской империи, в герцогствах Парма, Модена и Тоскана, де-юре не являвшихся частью Австрии, правили имперские князья, а Неаполитанское королевство (Королевство обеих Сицилии) зависело от Вены в силу договора о постоянном оборонительном союзе. Наконец, Папское государство — центр католической веры — находилось под властью религиозных догм и также тяготело к Австрии. Правивший в то время папа Григорий XVI был ее ставленником.

Попытки итальянского народа освободиться от абсолютизма неизбежно превращались в борьбу против Австрийской империи. Так, в 1820 году неаполитанцы, вдохновленные примером испанской революции, провозгласили у себя конституцию, вынудив короля Фердинанда принять ее. Тогда же и патриотическим силам Сардинии почти удалось принять конституцию, однако достижения революции были полностью уничтожены вторжением войск австрийского императора…

Революционная буря, пронесшаяся в 1830 году, к разочарованию Кавура, мало затронула сардинское общество. Мечты о патриотическом взрыве на родине таяли. «Он с горечью выражал сознание, — пишет биограф, — что его страна, сдавленная с одной стороны австрийскими штыками, с другой — папскими отлучениями, неспособна сама справиться со своими бедами»[146]. За эти мысли одни клеймили его карбонарием, другие насмешливо называли юнцом.

Стремясь познакомиться с жизнью других государств, он отправляется в путешествие по Европе — посещает Францию, Бельгию, Швейцарию. Самый глубокий отпечаток оставило в душе Кавура пребывание в Англии. Отсюда он вынес главные идеи, которые предопределили его политическое мировоззрение. Возможность более эффективно управлять обществом на основе поддержки частной инициативы, а также своевременных реформ — одно из главных преимуществ конституционной монархии перед абсолютизмом. В этом он видел залог поступательного развития, способ предотвращать революции. Вернувшись из путешествия, он написал:

«Я совершенно убежден, что мир вовлечен в фатальное продвижение в направлении новой цели и что пытаться остановить ход событий — значит вызвать бурю, не имея шансов заставить корабль вернуться в порт. Но теперь я убежден, что единственно реальный прогресс — это прогресс медленный и благоразумно упорядоченный. Я убежден, что порядок необходим для развития общества и что из всех гарантий порядка законная власть, которая имеет глубокие корни в истории страны, является наилучшей»[147].

Эти мысли развернулись в широкую программу на страницах журнала «El Risorgimento» («Возрождение»), основанного в 1847 году Кавуром и его молодыми единомышленниками. Появление такого издания стало возможным, когда взошедший на трон король Карл Альберт начал склоняться к необходимости преобразований. В середине сороковых годов Италия стала словно пробуждаться от длительного и изнуряющего сна.

«Возбуждение достигло крайней степени и не ограничивалось, как в 1820 и 1831 гг., отдельными пунктами, а наблюдалось повсеместно и, следовательно, представляло большую опасность. От Альп до Адриатики, от глухих местностей Сицилии и до берегов По одно и то же чувство ненависти к иностранцам объединяло все сердца. Изгнание варваров, то есть австрийцев, стало общим желанием»[148].

Идея общественного переустройства неизбежно должна была возникнуть. Все закончилось волной революционных выступлений, прокатившихся по европейским государствам. Однако стихийные выступления огромных масс людей, не имевших ни ярких лидеров, ни программы, не могли увенчаться результатами, одинаково весомыми и убедительными.