Горбун

Однако, вернёмся к нашим баранам. Горбун резко вскинул голову и уставился на меня. Я понимала, что говорю чепуху, но раз уж начала превозносить мнимые достоинства Синей Бороды, то не могла остановиться. Вообще-то, в моих словах был определённый смысл, но его мог понять лишь тот, кто читал одну мою повесть, которую лично я считала не лишённой интереса. Там это странное рассуждение звучит, на мой взгляд, весьма к месту, но, вырвав его из текста и пересказав своими словами, я отняла у него всякий смысл и выставила себя перед горбуном ещё большей дурой, чем была на самом деле. Но нельзя ведь объяснить ему, что я цитирую саму себя. Я представила, как это могло бы выглядеть и какое представление о моих творениях создастся у горбуна, если он познакомится с ними по этому образчику хромого юмора. И мне заранее стало стыдно, а потому я с особенной чёткостью докончила своё гениальное высказывание.

— У каждого свои недостатки.

То, что Дружинин смотрел на меня непонимающим, словно заворожённым взглядом, это понятно, но Ларсу можно было бы проявить большую догадливость и сделать вид, что удивляться нечему, ведь среди прочих творений я когда-то отдавала на его суд и то, откуда я взяла цитату. Понятно, что он не мог помнить всю мою и, льщу себя мыслью, не только мою галиматью, которую ему пришлось прочитать, но, владея моим секретом, он мог бы быть подогадливее и, как следствие, снисходительнее ко мне. У меня даже зародилось подозрение, что Ларс рассказал о моих неудачных опытах Дружинину, поэтому горбун так навязчиво пристаёт ко мне с просьбами дать ему почитать что-нибудь из моих повестей. Я попыталась припомнить в подробностях, не горбун ли навёл меня на признание в том, что я пишу для себя, но, как всегда в таких случаях, не смогла придти к определённому выводу. Если бы я не узнала о компрометирующих этого человека фактах, не говоря уже о подозрении в убийстве, то мне было бы легче быть объективной, но сейчас я была ослеплена собственными эмоциями и особенно переживала из-за признания горбуном моей глупости. Только очень умный и хитрый человек типа Глумова может запросто сказать в нужный момент, что глуп, ума недостаточно и в этом нет ничего удивительного, и он не скрывает этого, потому что скрыть невозможно, а дожидаться, когда другие скажут, не хочется. Надо лелеять далеко идущие планы, чтобы говорить такие вещи. Кроме того, одно дело, когда сам про себя говоришь нехорошо, а совсем другое — когда плохо про тебя говорят другие.

— Любопытно, Жанна, вы сами до такого додумались или обходитесь чужими цитатами? — осведомился горбун безразличным тоном, но глаза его продолжали сверлить меня с обидным интересом.

— Кто же ещё может до такого додуматься? — спросила я в свою очередь, причём далеко не безразличным, а, скажем, довольно вызывающим тоном.

— Некоторые и не до такого додумывались, — объявил Ларс, причём непонятно было, имел ли он в виду себя, горбуна или кого-то ещё.

— Обязательно включите это в свою повесть, — посоветовал горбун, с барственным видом откидываясь на спинку дивана. — Писатели всегда используют такие блестящие определения.

— Спасибо, учту ваше мнение, — вежливо поблагодарила я, понимая, что за этим советом скрывается издёвка.

Дружинин стал мне противен до невыносимости. Даже если он гениальный переводчик, писатель и критик (в чём, не имея доказательств, можно было позволить себе усомниться), некрасиво постоянно намекать на глупость или бездарность человека, который пишет для себя, не рассчитывая издавать свои произведения. На работе я разрабатываю любые конструкции, которые мне поручают, и, до сих пор никто ещё не был в претензии. Едва я подумала про это, мне сразу же захотелось постучать по дереву, потому что судьба вообще капризна, а судьба конструктора — вдвойне, поэтому, чтобы не сглазить, лучше подстраховаться дедовскими методами. Конечно, стучать я не стала и через плечо не плюнула (к тому же я постоянно забываю, через какое плечо нужно плевать, сколько раз и, главное, на кого), тем более что реакция на эти действия всех находящихся в комнате была бы впечатляющей.

Второстепенные мысли не отвлекали меня от раздражения против горбуна. И зачем этот тип донимает меня моим творчеством? Каждый волен иметь своё хобби. Почему бы мне не заниматься для развлечения чем-нибудь безобидным? Вот если бы горбун для тренировки мозгов придумывал какие-нибудь конструкции, то я бы не стала его критиковать, даже если его изобретения до отвращения примитивны. Жаль только, что он не увлекается изобретательством, и я не могу проявить своё великодушие.

— Наверное, уже включили, — не отставал от меня мой мучитель.

— Если вам так хочется, я придумаю побольше подобных… как бы это выразить?.. включу в какой-нибудь рассказ и подарю вам, — предложила я.

Дружинин долго не сводил с меня пристального взгляда, а потом кивнул.

— Договорились, — сказал он и погрузился в молчание.