Горбун

— Жизнь всё хуже, а пальто всё уже.

Ирка хмыкнула и наполовину скрылась в холодильнике.

— В самом деле, — продолжала я, — не знаю как другие, а я в ожидании того времени, когда продуктов совсем не будет, себя не ограничиваю и, в результате, пора садиться на диету, иначе боюсь, что скоро придётся окончательно перелезть в сорок шестой размер, а потом и в сорок восьмой.

— Тогда, может, с сегодняшнего дня и начнёшь? — ехидно предложила Ира, раскрыв и вновь закрыв коробку с обалденным тортом.

— Я сначала поем, а потом до ужина посижу на голодной диете, — согласилась я, помогая ей накрывать на стол. — Давай начнём с торта, а потом съедим остальное.

По представлению Иры, начинать следовало с супа, потом переходить ко второму, а чаем и сладким завершать трапезу, но я-то была гостьей, причём гостьей из голодной страны, а потому она, скрипя сердце, смирилась с моей фантазией. Для меня же главным был торт, и я знала, что при показанном Ирой изобилии для торта у меня просто не останется места.

Пока мы обедали, разговор, естественно, шёл о недостатке продуктов в СНГ и о скудном ассортименте продуктов на столах российских жителей. Ира уже не застала волнующие события на родине и судила о них когда по газетам, а чаще всего — по телевизионным передачам, поэтому представление о нашей жизни было у неё или преувеличенно трагическим или недопустимо легкомысленным, так что говорила главным образом я и к концу затянувшегося обеда поняла, что беседовать на русские темы — трудное и неблагодарное занятие, так как истинного понимания добиться невозможно, а все усилия приводят к тому, что начинаешь противоречить сама себе.

Поразительно, что о моей жизни и особенно о жизни русских граждан вообще мы могли говорить часами, но о себе Ира ничего не могла сказать. На вопросы о работе, о муже, о друзьях она давала однообразные и скучные ответы, не дающие никакого понятия о её жизни в Дании.

— Но ты не жалеешь, что уехала из СССР? — спросила я и тут же поправилась, вспомнив, что такой страны больше не существует. — Из СНГ. — А так как это сообщество и в то время не казалось особенно прочным, уточнила. — Из России.

— Нет, — твёрдо ответила Ира. — Я здесь отлично устроилась, и мне здесь нравится. Возвращаться в ваш бардак не собираюсь.

Мне стало обидно за свою обнищавшую страну, но возразить против «бардака» было нечего. Обидно было и за то, что Ира так категорически отстранилась от нашего «бардака», употребив определение «ваш», но формально она была права, а о моральной стороне проблемы спорить было бы затруднительно. Пришлось молча проглотить унижение, которому подверглась я как представитель критикуемой страны и не продолжать разговор на эту больную тему. Было ясно, что, уехав в благополучную Данию, Ира копила не нежность к родине, а глухое раздражение, словно не она добровольно покинула гибнущую Россию, а процветающая страна выбросила её за ненадобностью в отдалённый и суровый край. Впрочем, в газетах было много статей о психологии эмигрантов, и я решила обходить все острые углы, чтобы в дальнейшем у нас с Ирой не возникало причин для недовольства друг другом. Мои решения всегда отличаются редким благоразумием, жаль только, что зачастую они забываются, едва возникнув. Однако, благодаря моей разумной политике, которой мне каким-то образом удавалось придерживаться, мы провели чудесный вечер, а весь следующий день посвятили осмотру достопримечательностей и города как такового. Мне было важно научиться ориентироваться в нём и самостоятельно находить дорогу домой и не хотелось, чтобы Ира чувствовала себя обязанной повсюду меня сопровождать, а кроме того, нельзя было забывать и про её работу. Не могла же я сидеть весь день дома, а на улицу выползать вечером, волоча за собой усталую женщину.