Горбун

Леонид всё ещё не звонил, подтверждая мою догадку о вчерашнем последнем свидании. Моя повесть, которую я перелистала, вчитываясь в отдельные страницы, немного развлекла меня и убедила, что я была права, не соглашаясь давать её Дружинину. Может быть, читая про внешность моего героя, которой были посвящены в разных местах повести целые абзацы, он не обнаружил бы в этом ничего для себя оскорбительного, но я не находила бы себе места, воображая, как мучительно ему видеть себя чужими глазами.

Мне не хотелось ничего делать, душа не лежала ни к работе над повестью, ни к домашним делам, а запущенный огород, требующий ухода, пробуждал во мне ужас, так как вызывал в памяти убитую Нонну и вытянутое тельце несчастной собачки. Хорошо, что я не видела убитого Мартина, иначе его страшный труп всё время стоял бы у меня перед глазами.

Мне даже есть не хотелось, хотя я ещё не завтракала, а поесть в Дании можно было вкусно. Правда, пока я выискивала в своей повести неприятные для Дружинина места, я успела доесть конфеты из большой коробки, подаренной мистером Чарльзом, и по инерции принялась за те, что были в вазе, так что сладости были способны перебить мне аппетит. Я не могла приняться ни за какое дело, чтобы отвлечься от тревоги. Мысль позвонить Дружинину порой приходила мне в голову, но я боялась услышать в ответ на мой вопрос, почему он не подаёт признаков жизни, что он очень занят и просит его извинить. Я бы умерла от стыда и отчаяния, но моя гордость была бы уязвлена даже в том случае, если бы никто не подошёл к телефону, ведь я думала бы, что он нарочно не берёт трубку.

Наконец, когда ожидание стало нестерпимым, раздался звонок. Я бросилась к телефону и схватила трубку.

— Как хорошо, что ты дома! — обрадовалась Ира. — Посмотри, пожалуйста, выключила я утюг или нет, а то я не помню.

— Хорошо.

— Ты давно встала? — жизнерадостно спросила Ира.

— Давно.

У неё было чудесное настроение, и поэтому она очень милостиво сообщила:

— Хорошо, а то я себя укоряла, что так рано тебя разбудила.

Я посмотрела на часы и обнаружила, что из-за волнения не заметила, что, действительно, сейчас довольно рано. Это меня немного утешило.

— Почему ты собралась в такую рань? — удивилась я.

— Мы с Петером и Мартой решили весь день провести в… Я звоню тебе с дороги.

— Желаю хорошо отдохнуть, — сказала я.

— Я и себе того же желаю. А что будешь делать ты?

— Ещё не знаю.

— Ну, не скучай. Проверь утюг.

Утюг оказался включённым.

Потом позвонил Дружинин и немного обиженно спросил, почему он до девяти часов не дождался моего звонка.

Я почувствовала в его голосе лёгкую неуверенность, несмотря на то, что он старался говорить непринуждённо. Похоже, мы были охвачены одинаковыми опасениями.

— Когда за вами заехать? — спросил Леонид. — Через полчаса можно?

— Пожалуй.

— Вы не забудете захватить тетрадь? — осведомился он.

Эта просьба меня почему-то очень обидела.

— Может, вы предпочтёте, чтобы я переслала вам тетрадь по почте? Сэкономите время на поездке.

— Я предпочту ваше общество, — смеясь, ответил Дружинин.

Я подождала у живой изгороди и при виде знакомой машины вышла к дороге. Леонид выскочил мне навстречу.

— Я так боялся, что вы передумаете! — были его первые слова.

— А вы? — спросила я, почти успокоенная.

Ответ был молчаливый, но горячий и страстный.

— Мне было бы легче умереть, — сказал он, отрываясь от моих губ. — Дядя приглашает нас к себе. Может, слетаем?

Для него всё было легко, но я к такому не привыкла.

— В три дня уложимся? — саркастически спросила я.

— Можем задержаться подольше.

Я недоверчиво посмотрела на него.

— Я не шучу, — заверил он.

— Во вторник мне на работу.

— Жаль, — огорчённо сказал Леонид.

Я не успела освоиться с происходящим, и прежние сомнения вновь овладели мною.

— Вы хотите сказать, что мистер Чарльз звонил ещё раз и одобрил ваш выбор? — недоверчиво спросила я, когда мы уже мчались по шоссе.

— Мой выбор он одобрил сразу, когда вы о нём ещё не знали, — ответил Дружинин и уточнил. — Не знали о выборе. О дяде вы тоже тогда не знали.

Мы весь день провели вместе, причём Леонид принялся рассказывать обо всём, что возникало перед нашими глазами, переплетая историю и современность. О книгах он тоже говорил много, что неудивительно, раз литература была его специальностью. Но ни разу он не упомянул о моей повести, что, в конце концов, меня даже раздосадовало, так как казалось непривычным.

— О чём вы думаете? — не выдержал Дружинин, уловив лёгкое изменение в моём настроении.

Мы сидели на скамейке в тени какого-то дерева, как классическая пара целомудренных влюблённых, потому что Леонид позволял себе ровно столько, сколько допускала моя скромность, то есть обнимал меня рукой за плечи.

— О зелёной тетради, — сейчас же отозвалась я.

— А если бы о ней сказал я, мне пришлось бы об этом пожалеть, — заметил он.

— Конечно, — подтвердила я. — Вы и про Ларса меня не будете спрашивать?

Дружинин кивнул.

— Если вы захотите, вы сами расскажете, а нет — то и спрашивать незачем.

— А вдруг здесь скрывается страшная тайна? — искушала я его.

— Тем больше оснований в неё не вникать, — откликнулся он.