Я зареклась ездить с ним вдвоём уже после предупреждения Ларса, но с тех пор, как в моей душе поселились ещё более страшные опасения, я не решилась бы оказаться с ним с глазу на глаз в соседней комнате.
— Согласиться после вашей лекции о безопасности было бы прежде всего неуважением к вам, — ответила я.
Горбун тяжело вздохнул.
— Почему все мои слова оборачиваются против меня? — задал он риторический вопрос.
Я была уверена, что Ларс не случайно не уходил из комнаты и держался в непосредственной близости от нас. Легко было догадаться, что он подслушивал наш разговор, боясь, что по свойственным, с его точки зрения, глупости и легкомыслию, я приму какое-нибудь из предложений горбуна или скажу ему что-нибудь неподходящее. Мой отказ от поездки в Копенгаген он одобрил, выразив это улыбкой и еле заметным кивком.
— Вы, конечно, ещё не причитали прославленную повесть господина Якобсена? — спросил переводчик.
Как я и ожидала, лицо автора упомянутой повести напряглось. Он и всегда-то терпеть не мог обсуждения своих произведений, а перевод повести был сделан без его согласия и ведома. К тому же он даже не знал, о какой именно повести ведётся разговор. Ну, каково скромному человеку слушать, как обсуждается неясно какое из его произведений. А вдруг оно окажется той самой повестью, которую он считает наиболее неудачной и стыдится, что когда-то поддался искушению ухватиться за случайно пришедший в голову сюжет и написать слабую, невыразительную и очень неинтересную вещь. Между литераторами существовала почти неприкрытая вражда, и Ларс мог ожидать от своего недоброжелателя очень некрасивого поступка. Но каков был горбун! Как категорично он спрашивает! И ведь не скрывает убеждённости в том, что я не прочитала его перевод. Конечно, унёс тетрадь, а теперь кокетничает, как старая дева. И ведь добивается только одного: чтобы я призналась в пропаже тетради. Уж тогда он начнёт выменивать её на мою повесть, которую я начала в недобрый час.
— Конечно, нет. У меня не было времени. Я даже не помню, куда её положила.
— Только не надейтесь убедить меня в своей рассеянности, милая барышня. Вы прекрасно помните, что и куда вы положили и, главное, зачем.
Я-то намёк прекрасно поняла, а бедный Ларс никак не мог успокоиться. У меня даже возникло желание тихонько сказать ему, что поводов для волнений у него нет, но мне было стыдно признаваться в том, что горбун только подразнил меня переводом повести.
— Вчера я целый день была занята, — напомнила я.
— Хотите меняться: я вам переведу повесть на русский, а вы мне дадите прочитать свою повесть?
Именно этого предложения я боялась, только не думала, что он сделает его, не дожидаясь признания в потере тетради.
— Не хочу.
— А без обмена не хотите?
— Всё равно не хочу. И вообще, мне кажется, что я не должна читать повесть без разрешения автора.
— Это ещё почему? — оторопел переводчик.
— Мне кажется, что Ларсу это будет неприятно. Он достаточно ясно сказал, что не считает повесть достойной внимания.
— Если уж совершил ошибку, опубликовав её, то пусть терпит. Мало ли чепухи напечатано у меня. Может, мне потребовать, чтобы никто не смел её читать? Кстати, повесть у него совсем недурна.
— Какое счастье, что моей галиматье не грозит опубликование! — сказала я. — По крайней мере, я вправе никому её не показывать.
— Ничего хорошего в этом не вижу, — проворчал Дружинин. — Хотите, я переведу её и напечатаю здесь, в Дании? Или предпочитаете Англию?
— А вдруг меня обвинят в связи с заграницей?
— Почему вы так боитесь показать, что вы написали? Начало хорошее, а если в дальнейшем что-то пошло не так, то я вам скажу, в чём ошибка.
Спасибо Ларсу за то, что предупредил меня о манере Дружинина критиковать жёстко, едко и беспощадно, потому что, не будь героем повести горбун, я бы могла поддаться на уговоры. Нет, хватит с меня опыта с Ларсом. Уж как мягко старался говорить со мной датчанин, однако не смог до конца скрыть своего отношения к моему творчеству, и я хорошо помнила, как тяжело мне было пережить разочарование. Даже сейчас, когда я смирилась со своей бездарностью, на меня оказывает болезненное действие любое напоминание о ней.
— Не боюсь, а не хочу. Давайте об этом больше не говорить.
— "Оставь надежду всяк, сюда входящий", процитировал вконец раздосадованный горбун. — Узнаёте цитату, барышня?
Когда мне предлагают разработать элементарную конструкцию или, как сейчас, отгадать общеизвестную цитату, меня охватывает чувство глубочайшего унижения. Можно было не читать Данте, но не узнать этой цитаты было нельзя.
— Конечно, — ответила я, — раз именно эти слова вспомнил Хэрриот перед тем, как войти к телящейся корове.
Дружинин прикрыл лицо рукой, скрывая смех.
— На вас смотрит тётя Клара, — предупредила я.
Старая датчанка, до сих пор относившаяся ко мне с родственной нежностью, сегодня вела себя сдержанно и отчуждённо. Наверное, клановое мнение о моей причастности к печальным событиям сыграло свою роль и здесь.