Горбовский

– Не посмеют, иначе вакцины им не видать – они это прекрасно понимают! Марин, послушай: доставкой человеческого груза распоряжался Кравец. По его указу зараженных без предупреждения, без согласия и без объяснений усыпили, разлучили с близкими, засунули в боксы – спящих, Марина! – и отправили сюда! Как животных, даже хуже – как вещи… По приказу Кравеца. Взрослые люди – ладно, но мальчишка!

– Поэтому он так ревел, чтобы ты не открывал боксы, – поняла Спицына.

– Скоро вернусь, – в голосе Льва слышалась многообещающая жестокость.

Теперь девушка знала наверняка, что именно собирается сделать Лев. Когда он пылит, он себя не контролирует, уж ей ли этого не знать, бывшей практикантке. Однажды в приступе гнева он замахнулся даже на нее, что уж говорить о взрослом мужчине, который поступил как подонок.

– Куда ушел Горбовский? – спросил Гаев через минуту.

– Известно, куда, – ответила за Марину Гордеев, – с Кравецом объясниться.

Тем временем Лев уже стаскивал с себя КСБЗ-7. Он был уверен в своей правоте точно так же, как был уверен в том, что ему ничего не сделают за поступок, который он собирается совершить. Он был не настолько разгневан, чтобы не думать о последствиях, но достаточно сильно, чтобы поступиться любой субординацией. По пути в НИИ он ожидал встретить военных молодчиков, посланных Кравецом ему на перехват, но не встретил никого. Разумеется, сам агент без предварительной подготовки спускаться в бункер не стал бы – для такого изнеженного сукина сына это слишком большой риск.

«Слишком большой риск», – повторил про себя Лев, поднимаясь по лестнице, и вновь подумал о Марине, о том, что ее действительно стоит отослать из города, потому что ясно даже и ежу – зараза уже на юге России, поблизости, вот-вот все вокруг начнут заболевать. Нет, нельзя поддаваться ее женским уловкам, нужно быть непреклонным и отправить ее на север. Горбовский решил это твердо, но не был уверен, что Марина вновь не разрушит его уверенность, едва они заговорят об этом.

Незаметно для себя он очутился в НИИ и сразу же направился в кабинет Кравеца широкими шагами. Он встретил на своем пути троих ученых, но проигнорировал их – он берег свою злость лишь для одного человека. Однако когда он почти вышиб дверь и оказался на пороге самого кабинета, когда перед ним предстал виновник его ярости – Кравец был один и задумчиво смотрел в окно, заложив руки за спину, лицо его было сковано тяжелой и непроницаемой ментальной печатью, какая бывает у людей, когда они углубятся в далекие воспоминания, – Горбовский, увидев все это, замер. Анатолий Борисович почти мгновенно оглянулся на звук раскрывшейся двери, и лицо его тут же приобрело испуганное выражение.

– Лев Семенович! – воскликнул он, торопясь объясниться, но Лев уже пошел на него большими шагами, которые не предвещали ничего хорошего. Вдоль тела он сжимал кулаки.

Глаза Кравеца забегали – он знал свою вину и выдавал себя с потрохами каждым жестом и взглядом. Он также знал великолепно, что именно намеревается сделать Горбовский, и что вирусолога, учитывая его высокие заслуги, вряд ли отстранят от такого важного в отношении государственной безопасности дела. Звать кого-то на помощь ему не позволяли стыд и мужское самолюбие. Вступать в драку было некорректно для его служебного положения – его самого могли бы отстранить.

– Кравец, сукин ты сын, – пока Анатолий Петрович быстро размышлял и медленно пятился к стене, Горбовский уже оказался на расстоянии вытянутой руки.

Замахнувшись, он как следует врезал Кравецу – удар пришелся точно по скуле. Тот даже не пытался защищаться, он не успел и руки поднять, чтобы прикрыться от удара, хотя и ожидал его. Но его мозг был настолько занят поиском выхода из сложившейся ситуации, что не успел заметить самого главного – летящего к лицу кулака. Этот удар был не просто местью и наказанием за то, что Кравец умолчал о ребенке в боксе, что вызвало такую вспышку гнева Льва, но еще и стремлением расставить все точки над i, раз и навсегда установить, кто главный на этой территории, чей авторитет отныне – неоспорим. Всем было ясно, что именно к этому рано или поздно придет, и всем было ясно, чем все это кончится.

Кравец не стал давать сдачи – не то от шока, не то от нежелания поддерживать конфликт. Оправившись, он крайне удивленно смотрел на Льва и время от времени прикасался к скуле, которая стремительно багровела. Это был абсолютно новый взгляд – взгляд человека, который молча признал свое поражение.

– Это было лишним, – сказал он Льву, гнев которого стремительно растаял от этих слов. – Но я ожидал этого.

Кулаки Горбовского разжались, взгляд прояснился. Действительность возвращалась к нему, незамутненная лишними эмоциями.

– Как Вы могли? – подчеркнуто официально спросил Лев, и этим «Вы», сказанным сразу после «сукин ты сын», он будто заявлял, что не желает больше иметь никакого дела с этим человеком, хочет лишь максимально отстраниться от него, прервать все контакты. – Ребенка… – добавил он и не смог закончить предложение. Воспоминание о сыне сдавило ему горло.