Горби. Крах советской империи

«Саюдис» не объявлял себя политической партией (все политические партии, кроме Коммунистической партии, все еще были запрещены), считаясь движением в поддержку перестройки, куда входили коммунисты и некоммунисты. Со времени его организации прошло менее года, и оно добилось убедительной победы на мартовских выборах, завоевав тридцать три из тридцати шести мест, и все, в основном, подавляющим большинством голосов. Мне не терпелось увидеться с некоторыми из победителей и услышать, о чем они собирались поведать.

* * *

Шесть депутатов прибыли все вместе и были приглашены в гостиную Спасо-Хауз, которую мы называли «музыкальной комнатой». Выражения лиц у гостей, когда они представлялись, были серьезны, даже чуточку суровы. Профессор Вайдотас Антанайтис, узнаваемый по коротко стриженной бороде, был научным сотрудником, занимавшимся экологией лесов, и одним из основателей движения «зеленых» в Литве. Казимир Антанавичюс, немногим старше пятидесяти лет, но выглядевший моложе, имел докторскую степень по экономике и работал старшим научным сотрудником в Вильнюсском институте экономики. Профессор Бронисловас Гензялис, лысину которого окружали реденькие седые пряди, хотя ему не было и шестидесяти, преподавал философию в Литовском государственном университете. Казимир Мотека был единственным в группе юристом. Выпускник Литовского государственного университета, он вел адвокатскую практику в Вильнюсе. Ромуальдас Озолас, вице-президент «Саюдиса», выделялся шапкой темных волос и густыми черными усами. До своего избрания он работал редактором в вильнюсском издательстве. Виргилиус Чепайтис, генеральный секретарь «Саюдиса», замыкал группу.

Вперед выступил Озолас, объяснив, что президент «Саюдиса» Витаутас Ландсбергис обратился с просьбой о встрече, чтобы официально уведомить правительство США о планах организации. Однако ему пришлось отлучиться из города, и он попросил эту группу высказаться от его имени и от движения в целом.

После такого вступления прибывшие по очереди стали освещать разные аспекты текущей стратегии их организации, которая больше не ограничивалась обеспечением экономической автономии и защитой литовской культуры от русификации, но имела целью достижение полной независимости к середине 90-х годов.

У движения имелся поэтапный план, предполагавший одновременное продвижение в правовых, экономических и политических проблемах. Они намерены устранить правовую основу своего включения в Советский Союз, объявив секретные протоколы к нацистско-советскому пакту 1939 года утратившими законную силу и отменив Акт о присоединении как насильственно навязанный под дулами пушек охвостью литовского парламента в 1940 году. Они намерены взять под свой контроль экономику, подчинив с 1 января 1990 года предприятия на территории Литвы правительству в Вильнюсе или местным властям. Они намерены также настаивать на выборах нового Литовского Верховного Совета по возможности до конца 1989 и в любом случае в начале 1990 года. Если «Саюдис» завоюет большинство – в чем, похоже, сомневаться не приходилось, – Верховный Совет предложит новую конституцию по образцу основного закона независимой Литвы и объявит о референдуме для ее утверждения не позднее июня 1990 года, после чего будет избран совершенно новый парламент – Сейм (такое название использовалось в двадцатые и тридцатые годы). Никакие выборы, проводившиеся под опекой Москвы, в независимом государстве не будут иметь силы.

* * *

Слушая этот смелый план, я подумал, насколько же быстро все переменилось. Я и представить себе не мог, что всего через год Литва станет свободной. Два, даже три года – и то были бы чудом.

Но дело заключалось не в том, реалистичны ли сроки, намеченные моими посетителями, а в том, что передо мной – серьезные, опытные люди, которые безо всяких традиций, безо всякого обучения провели успешную политическую кампанию, когда – впервые в их жизни – для этого представился случай. Они вполне настрадались под Советами, чтобы не питать никаких иллюзий в отношении строя, на который они замахнулись. И все же они явно рассчитывали победить.

Но не это навело меня на мысль о значительности перемен. Я давно знал, что большинство прибалтов хотят независимости. В этом никакой перемены не было. Новым было бесстрашие, с каким они говорили о своих намерениях. Еще три-четыре года назад тюремный лагерь или сумасшедший дом были бы уготованы всякому, кто призывал к отделению. Сорок лет назад за это полагалась пуля в затылок.

Ныне же лидеры организованной политической группы, не зависимой от Коммунистической партии, не только осмеливались говорить и писать о выходе из СССР, но во имя достижения этой цели рисковали своей карьерой, а может быть, и жизнью. Больше всего меня поражало то, что они пришли на беседу с послом Соединенных Штатов, подвергаясь риску быть обвиненными в государственной измене за разглашение иностранной державе того, что было у них на уме.