Горбачев. Его жизнь и время

Если Горбачев возлагал надежды на Андропова, то Андропов возлагал надежды на Горбачева. Ведь если тот сетовал на изъяны советской системы в беседе с Андроповым, поделившись с одним из самых высокопоставленных людей в Кремле мыслями, которые не мог высказать публично, то, возможно, ему все еще открыт путь на самый верхний этаж этой системы. И все-таки Андропов карабкался по партийной лестнице еще при Сталине, и это научило его предельной осторожности: по некоторым сообщениям, после войны он сам ждал ареста со дня на день[429]. А пребывание на должности посла СССР в Венгрии с 1954 по 1957 год укрепило его бдительность. Вначале он резко выделился среди прочих московских “наместников” в Восточной Европе тем, что решил получше понять страну, в которую его направили, даже попытался овладеть венгерским языком (очень сложным и не похожим на большинство европейских языков). Но позже, осенью 1956 года, он с возраставшей тревогой следил за тем, как начинает разворачиваться Венгерская революция: венгерские интеллектуалы восстали против жесткого, по сути, сталинского режима (сохранившегося там даже после смерти Сталина); к массовым демонстрациям присоединились рабочие и студенты; коммунисты либерального толка, вроде Имре Надя, попытались реформировать режим и тем самым сдержать волнения; в страну вошел первый контингент советских войск, чтобы усмирить беспорядки. Поначалу Хрущев и остальное советское руководство не решались подавить восстание, и войска были выведены. Андропов же побуждал их действовать, подкрепляя свои доводы фотографиями трупов венгерских коммунистов, повешенных на уличных фонарях и на деревьях. Эти снимки, доставленные лично Хрущеву, убедили его вернуть войска в Будапешт, что и было сделано 4 ноября 1956 года[430]. Когда советские танки начали подавлять восстание, возле советского посольства завязалась перестрелка, и мятежники палили по посольскому лимузину Андропова. Жена Андропова, испугавшись за свою жизнь и за жизнь мужа, заболела (и впоследствии так полностью и не оправилась от болезни)[431].

У Андропова развился, по определению Арбатова и советского историка-диссидента Роя Медведева, “венгерский комплекс”, а именно опасения, что попытки реформ “снизу” обречены перерасти в бесчинства толпы (тут можно добавить, что полвека спустя подобный же комплекс проявился у российского президента Владимира Путина)[432]. Официальная советская версия событий в Венгрии гласила, что махинации западных империалистов спровоцировали попытку “контрреволюции” правого крыла. Андропов же знал правду – что большинство венгров, в том числе пролетарии, взбунтовались против режима, – а потому всегда отдавал предпочтение контролируемым процессам реформ “сверху”, которые должны ослабить потенциал народных волнений. Потому-то после подавления восстания Андропов и рекомендовал назначить правителем Венгрии относительно умеренного Яноша Кадара; потому-то он окружил себя умными, непредвзято мыслившими консультантами в ЦК; потому-то он считал разумным продвигать Горбачева. Но ровно по этой же причине в 1968 году он оказался в числе первых советских руководителей, которые призвали к советскому вмешательству в чехословацкие дела и к подавлению Пражской весны. Еще в марте он предупреждал: “Положение действительно очень серьезное… Методы и формы… очень напоминают венгерские”[433]. И по этой же причине, будучи председателем КГБ, он жестоко преследовал диссидентов, многие из которых мечтали о том, чтобы СССР следовал высоким идеалам, провозглашенным в его собственной конституции.

Разумеется, карательные меры, которые принимал Андропов, не являлись его личной инициативой. Такова была политика режима в целом. И прежде чем подавлять инакомыслие, Андропов пытался мягко воздействовать на инакомыслящих. С некоторыми из них он даже встречался лично, а с “отцом” советской водородной бомбы Андреем Сахаровым, ударившимся в диссидентство, он разговаривал по телефону[434]. Однако инстинктивная осторожность Андропова взяла верх. Еще в начале 1960-х годов Шахназаров лично наблюдал, как с Андроповым происходили почти физические метаморфозы, когда ему звонил Хрущев: “Буквально на моих глазах этот живой, яркий, интересный человек преобразился в солдата, готового выполнять любой приказ командира. В голосе появились нотки покорности и послушания. Впрочем, подобные метаморфозы мне пришлось наблюдать позднее много раз. В Андропове непостижимым образом уживались два разных человека – русский интеллигент в нормальном значении этого понятия и чиновник, видящий жизненное предназначение в служении партии”[435].