Горб Аполлона: Три повести

— Откуда она у тебя появилась? Я только помню, как я пришла домой к нам в квартиру на Гражданке, вошла в большую комнату и увидела неописуемую красавицу, сидевшую у окна. Вы с Яшей разговаривали, а она молча сидела, нет, она не сидела, она находилась в пространстве, положив ногу на ногу. Я замерла, потрясённая такой неземной красотой. Эта была одна из совершенных женских красавиц, которую я живьём встретила впервые. Я не говорю о всех хорошеньких миловидных, просто красивых, я говорю о совершенной, первозданной красоте. Я навсегда запомнила её лицо жемчужно–матового цвета, выписанную шею, руки. Видишь, мы даже сохранили её фотографию, хотя я её совсем не знала. Ты быстро тогда уехал в Америку, я только мельком видела её на твоих проводах и больше никогда не встречала. Такого же совершенства красоту мы с Яшей ещё раз встретили в Италии, увидев возлюбленную продюсера Кристальди, которая была эфиопского происхождения, шоколадная красавица с именем Нура. Но больше мне не припоминается такого сильного потрясения совершенной женской красотой, как тогда Лилиной. Что с ней?

— Я встретил её в Самарканде, где снимал документальный фильм об изразцах и рисунках мечетей Шах–Зинда, она шла по площади Регистан около раззолоченной арки и была одета в синее–небесное платье, цвет которого оттенял белый нежный цвет её кожи, сверкали плечи, темные волосы вились локонами и были подвязаны серебристо–прозрачным жгутом. Я остановился и разинул рот. Она оглянулась. Я крикнул: «Околдован! Какая красавица! Благоговею!» — На его лице промелькнула милая, лукавая улыбка, какой дано не было у него видно.

— Как долго ты ей благоговейно поклонялся?!

— Я не могу долго отдаваться чувству к одной женщине. Я не могу забыть обо всех других, мне хочется быть со всеми. Моя семья — это все… женщины, мне хочется, чтобы они мне все служили. Чем больше глаз вокруг, тем больше можно в них купаться.

— Но хоть какую-нибудь из всех твоих многочисленных женщин ты любил? — спросила я просто так, прекрасно зная, что никогда он никого не любил. Я писала ему несколько раз письма на эту тему, и только вчера мне попались копии моих писем к нему, тоже лежащие в этой папке.

— Я слишком хорошо их знаю. Любовная тоска — от недостаточного знания.

— Знаешь, знаешь, но понимаешь ли?

— Мне бы хотелось их не понимать. Ничего из них не создавать, как бы ты меня ни пытала.

— Я и не собираюсь этого делать, зная что ты любил только сам нравиться, ты обожал поклонение, преданное служение. В своих обольщениях ты всегда был обходителен, льстив, фантастичен. Помнишь, как ты остановил движение на Мэдисон авеню в Нью–Йорке? Моя хорошенькая подруга Галя тебе и нам показывала Нью— Йорк, и мы любовались небоскрёбностями, вдруг ты, увидев магазин цветов на противоположной стороне, рванулся к цветам, показывая машинам, которых была на улице целая сотня, чтобы они тебя пропустили по срочному делу. Все пешеходы замерли, все машины остановились и бибикали, все смотрели на тебя. Ты перебежал через улицу, купил громадный букет из красных и белых роз и под взглядами публики, под приветственные звуки гудков водителей с охапкой роз подбежал к Гале и, преклонив колено и сняв шляпу, на глазах у изумлённой публики обсыпал её цветами. Вся улица тебе аплодировала.

Конечно, красавицы от тебя теряли головы, и как только они оставались без голов, тут ты начинал тиранить, предавать, порабощать, подчинять. А через время ты сталкивался с необъяснимым, они начинали тебе мстить… — никому не нравиться быть обманутым.

— Да. Они мне и отомстили, всё отобрали, выгнали.

— Чем же закончился твой с Лилей роман?

— Она вышла замуж за какого-то клерка или адвоката и живёт в Англии. Она стала совсем некрасивой… — Про себя я подумала, что это он привирает насчёт её некрасивости, раз не его, то уже и не красивая. Может быть, Лиля оказалась ещё и умной и защитила себя от Диментовских притязаний?

— Я слышала, что ты женился на японке? Она казалась тебе непонятной?

— Она оказалась, как и все женщины, предательницей, и я сам не понимаю, почему я оказался с ней? Её зовут Миха. У меня есть прелестный сын от неё — Акиба. Теперь она мне не разрешает его видеть. Это единственное существо на свете, которое я люблю… Она мне мстит за то, что я не хочу быть только с ней одной, не хочу быть в браке, ты знаешь, что для меня брак — это оковы, обязательства, хлопоты. Она не даёт мне встречаться с любимым.

Тут он встал, схватил голову руками, произнёс ругательство в адрес японки, и на его лице опять появилась немая мука. — Получила какой-то ордер, чтобы я не приближался к её дому, засадила меня в тюрьму, якобы я её ударил… Он стал припоминать массу подробностей своей жизни с японкой, чьей она была любовницей, какая она неинтересная, потом перескочил на тюрьму, как в тюрьме его звали «Иван»… И в голосе появились шутовские и злобные нотки. Я решила перевести разговор с этих подробностей на более приемлемые темы.