Такая тенденция неимоверно бесила власти, считавшие — и вполне справедливо — Россию наиболее вероятным противником в предстоящей (в этом не сомневался никто) войне. Когда в 1907-м Дмитрий Марков, депутат рейхстага от РНП, с трибуны парламента заявил об «ущемлениях прав русского народа», да еще и на нормальном русском языке, пресса обвинила парламентария в «измене короне», а полиция даже провела расследование его контактов, быстро сошедшее на нет, поскольку никаких порочащих связей у Маркова не обнаружилось. Как, впрочем, не обнаруживалось их и у многократно попадавшего под арест Мончаловского. И тот, и другой были лояльными из лояльных подданными кайзера. Ничуть не экстремистами. Напротив, довольно умеренными и осторожными просветителями народнического толка, а своим главным, принципиальным противником считали пропагандистов новомодной и активно пропагандируемой сверху «украинской» идеи. «Украинствовать, — утверждал Мончаловский в издании «Червонная Русь», — значит: отказываться от своего прошлого, стыдиться принадлежности к русскому народу, даже названий «Русь», «русский», отказываться от преданий истории, тщательно стирать с себя все общерусские своеобразные черты и стараться подделаться под областную «украинскую» самобытность. Украинство — это отступление от вековых, всеми ветвями русского народа и народным гением выработанных языка и культуры, самопревращение в междуплеменной обносок, в обтирку то польских, то немецких сапогов». Однако обратите внимание: и здесь, выражаясь более чем резко, на грани фола, Мончаловский говорит все же не о политике; его беспокоит, тревожит, злит культурная проблема, проблема, так сказать, забвения народом национальных и культурных корней. Похоже, он даже не сознает, что дело как раз в политике. Если еще 20–30 лет назад (помните, что писал Грушевский?) «народовцы», предшественники оппонентов РНП, были «небольшими кружками, бедными и материальными средствами и культурными силами», то в начале века, назвавшись «украинцами», они получили и финансовую, и политическую поддержку свыше, и зеленый свет в политическую жизнь вплоть до парламента. Ибо позиционировать себя как «украинца» стало равнозначно признанию «чуждости» России и всех остальных русских, а это — в рамках общей политики Габсбургов — дорогого стоило.
Проблема заключалась только в одном. Молодых и борзых карьеристов, готовых ради быстрого продвижения и соответствующих материальных преференций хоть чалму натянуть, хоть пейсы отрастить, хоть украинцами назваться, во все века и в любом месте на пятак сотня. Но все их пресс-конференции, декларации и прочие ужимки и прыжки в глазах власти ничто, если они не представляют реальную силу. А вот как раз силы-то, во всяком случае реальной, невзирая на все «спортивно-просветительские» общества, десятки газет и фольк-шоу, «украинцы», как мы уже видели по электоральным цифрам, не имели. Зато имелся карт-бланш. Типа, все, что делает предъявитель сего…
И примерно с 1908 года, аккурат после «возмутительной» речи Маркова, в компетентные органы империи десятками, сотнями, а затем и тысячами пошли доносы «верноподданных». Часто даже подписанные. Мол, такой-то поп и такая-то семья, а еще такой-то кузнец (список прилагается), очень на то похоже, шпионят в пользу «одной из соседних держав», так что надо было бы обратить внимание. Иногда обвинения выходили далеко за рамки обычного абсурда, нередко информаторы, помимо патриотических соображений, старались с помощью власти решить проблемы с недружественными соседями. Все сигналы такого рода рассматривались быстро и с обвинительным уклоном, поначалу — в венгерской части империи, элита которой с 1849 года считала Россию, не позволившую венграм уйти из-под власти Габсбургов, кровниками, затем и в австрийской. Уже в 1910-м было закрыто большинство русинских организаций, не желающих «украинизироваться», то есть практически все, а в 1913-м общественность удивляют «2-м Мармарош-Сигетским процессом», на котором 32 обвиняемых получили на всех 39,5 лет каторги. За переход в православие. Притом, что свобода вероисповедания гарантировалась законами Австро-Венгрии, а венское общество за пару лет до того вовсю жалело «бедняжку Бейлиса, гонимого в варварской России». Впрочем, бывало и круче. В начале 1914 года «львовский процесс» против «шпионов» — православных священников Игнатия Гудимы и Максима Сандовича, крестьянина Бендасюка и студента-юриста Колдры, отсидевших в крепости три года предварительного заключения, завершился оправданием подсудимых, поскольку полиция так и не смогла в итоге представить суду хоть какое-то связное обвинение. Это, однако, были еще цветочки мирного, вегетарианского времени.
От Бомбея до Лондона
Первые же выстрелы Великой Войны дали старт массовым, прекрасно подготовленным репрессиям против «политически неблагонадежных».