Гопакиада

Главный вопрос: почему на предложение руки и сердца последовал отказ? Логики никакой. Породниться с одним из первых богачей Европы хозяйственному, как все вуйки, папеньке был прямой смысл. Все мы смертны. Ивану Степановичу, увы, светило еще лет пять, ну семь. Зато потом — угадайте с трех раз, в чьи ручки попало бы (доля племянников в этом случае была бы совсем невелика) одно из самых крупных состояний в Европе и кто распоряжался бы им от имени юной вдовы? 51 год разницы? Так Гете признавался в любви Ульрике фон Левенцов, имея разрыв куда больше, и это никого, кроме детей от первого брака, не смущало. Физиология? Из приватных записок видно, что Мазепа был далеко не развалиной. И тем не менее — наотрез. Шефу, другу и «крыше». Потому что крестница? Чушь. То есть — не чушь, но не для Мазепы, сердечного друга большей части иерархов Левобережья, способного эту проблему решить в два счета. Так почему же? В полном непонимании иные авторы, даже серьезные, начинают «плыть»: дескать, «Кочубеи прекрасно сознавали, кто такой Мазепа и в какую пропасть он может всех завести». Увы, сия версия подтверждается только цитатой из Пушкина.

Итак. Родители непреклонны, а жених не хочет (и не может, и мало кто на его месте и с его возможностями смог бы) остановиться. Он ищет варианты. И находит. Девочка бежит из дома, проводит у возлюбленного четыре дня, после чего гетман возвращает ее в семью. Наигрался? Нет, его письма по-прежнему полны нежности. Убоялся компромата? Так чего уж теперь-то, когда дело все сделано? Опять нет логики. Иные авторы, пытаясь хоть как-то объяснить, предполагают, что «Кочубей собрал козацких старшин и приказал гетьману вернуть Мотрю домой, иначе его козаки уничтожат поместье. Испугавшись этих угроз, Мазепа согласился отдать Мотрю». Ну да. Уже вижу, как «козаки» Кочубея штурмуют гетманскую резиденцию, охраняемую сердюками и ландскнехтами при артиллерии. Нет, как хотите, а все проще. Типа, уж теперь-то, когда девка «порушена», о чем в курсе (благодаря истерике родителей) весь левый берег, у Кочубеев, по сути, нет выбора. И тем не менее — вновь отказ. Мотрю просто запирают на замок, а перед гетманом захлопывают двери. Хотя он требует встречи, а письма его, ранее напоминающие о старой дружбе, о благодеяниях («прощались и извинялись вам большие и многие ваши смерти достойные проступки, однако ни к чему доброму, как я вижу, ни терпеливость, ни доброта моя не смогли привести»), наливаются злобой. Но что интересно. Самого Василия Леонтьевича, судя по тону, Мазепа просто презирает как подкаблучника. А вот матушку Мотри несет по кочкам, называя по-всякому, вплоть до «катувки» (палачихи). Ту самую Любовь Федоровну, с которой так дружил, а когда-то и вел доверительные беседы…

А теперь — внимание. К этому моменту Мазепа уже был вдовцом, однако брак его и ранее был фиктивным. Так уж вышло. Анна Павловна была намного старше, детей не было, супруг, если не мотался по командировкам, по долгу службы находился в Чигирине, а потом вообще угодил в плен, а когда встал на ноги на левом берегу, супруга же, «хворая нутром», уже никуда не выезжала из Корсуня. То есть жена есть, но далеко, старая и больная. Ее, собственно, скорее нет, чем есть. Конечно, никто не запрещает снимать стресс, бегая по бабам, но проблема в том, что мужикам типа Ивана Степановича только секса мало. Нужно еще и «А поговорить?». И в таком раскладе «доверительные беседы» с умной свойкой выглядят уже несколько иначе. Ведь Любовь Федоровна в бальзаковском возрасте, скорее всего, была красива. Во всяком случае, во вкусе Ивана Степановича. Все же мама Мотри, а яблочко от яблони…

Конечно, доказательств нет, но стоит допустить, и все становится понятнее. Причем, видимо, тут не «просто ревность». Одна ревность мало что объясняет. Ну да, было что-то. Так ведь давно прошло. А вот если все куда круче, если Любови Федоровне (только ей, и никому больше) известно нечто, напрочь исключающее даже какое-либо обсуждение гетманского предложения? Нечто такое, что она никому, ни при каких обстоятельствах не открыть? Тогда — тупик.