Гонконг

Тихого и невысокого Вяамээ назначили чистить гальюн в лазарете, а там, наверно, холерные больные, холера здесь на кораблях не переводится.

Британцы, казалось, не видят, что пригнали пленных. Думают о чем-то своем, работают или глядят на берег. Делай что хочешь, только не мешай. Поздороваешься – ответят. А ласкары такие же сволочи, как сипаи на берегу.

Вечером было тихо. По берегу и на лодках под борта подходили китаянки и переговаривались с уходящими матросами экипажа и с пленными.

Луна взошла в пятне, «сырая» – к перемене погоды. На другой день подуло с моря, в проливе начался сквозняк. Лодки с китайскими семьями бросало на берег и било друг о друга. Воздух не бушует, а сотрясается ужасными ударами, как при землетрясении в Японии содрогается земля. И так же воздух здесь – словно рушится пластами на город. Повалило сигнальную мачту в укрепленном дворе у казармы. Сносит вывески с китайских магазинов и мчит над крышами тяжкое железо с надписью «Склад фирмы «Джордин и Матисон». Несет листья, ветви, сучья. Жилые плавучие кварталы ушли отстаиваться куда-то под ветер. Пролив осиротел, опустел. Качаются, рвутся с якорей корабли. Некоторые суда ушли в море. Как всегда, эскадра готова к любой опасности.

Тайфун разразился ливнем. Повсюду на улицах полицейские в клеенчатых плащах. Улицы пусты, и воет ветер.

Энн в непромокаемом пальто с капюшоном появилась в условленный час Она и Алексей разговаривали под зонтиками и обливавшимися водой деревьями.

– Хорошо, – сказала Энн, все выслушав. – Это лучше, чем вам ехать в Петербург через Сибирь. Вас заранее отправляют в Лондон. Вы будете вблизи своих.

На корабле, уходившем в Европу, отправляют не двести, а только шестьдесят матросов. Уже погрузились. С ними пойдут офицеры: Мусин-Пушкин, Шиллинг, Сибирцев и еще Елкин. Уходит также Гошкевич и с ним Точибан Коосай. Было предложение, что Сибирцева могут оставить. Но с ним все по-прежнему. Да он и не просил. С матросами перерешили в предпоследний день. Посчитались с недовольством Купера и других капиталистов. В Гонконге нужна рабочая сила, а с уходом такого количества пленных предприятия лишаются рук.

Немедленно хозяева заявили командованию о своих претензиях.

У командования свои соображения. Многие пленные, работая в Гонконге, сделали себе громоздкие покупки, с которыми всех и невозможно отправить в Портсмут. Но... Частная собственность. На судах места не хватит. Решили отправить при случае на судне в Де-Кастри, а может быть, и русское судно к тому времени за ними явится.

– Энн! – горячо воскликнул Алексей.

– Но почему из России затруднительно поехать за границу? – тоном, требующим самого откровенного ответа, спросила Энн. Ветер хлестал под зонтик и заливал дождем ее лицо. – Это действительно так?

Она выслушала ответ и возвела на него свои чистые глаза, словно спрашивала: «Это правда?»

В последнюю ночь в отеле после жженки и «Вещего Олега», когда все улеглись, Пушкин поворочался, а потом сказал:

– Вот, будете знать, как вести дела с китайцами. Из-за вас поплывем теперь вокруг Африки!

Алексей Сергеевич более уж не утешает себя.

– Не учите, дорогой мой, англичан! Они пророчат вам будущее. Но в их дела не лезьте. Они знают, что делают! Они прекрасно знают, что не вы продавали винтовые орудия и что все мы тут ни при чем! И китайцы все знают. Да и сэру Джону надоело возвращаться мысленно к Карамзину и началу века.

Мистер Вунг, которому накануне нанесли визит, принял прекрасно, опять мечтал вслух о карьере Стеньки Разина. Прислал в гостиницу подарки на дорогу: мандарины в ящиках, живых индеек особого откорма, для аристократического стола.

Ночью дождь стих. Тайфун миновал, как вылизал улицы, город и горы.

Пароход – фрегат «Нью-Винчестер» – уходил в Англию из Гонконга при большом стечении народа.

Сайлес, прощаясь, говорил, что с окончанием войны хотел бы стать здесь русским консулом, что все связи у него остаются и он еще выбьется.

– И не бойтесь, не избегайте дельцов и хищников, – говорил он, стоя на пристани и пожимая руки русским офицерам. – Не бойтесь их предпринимательства, не расслабляйте свой народ опекой. Вы погубите и его и себя, ведь вы не идете ни на одну сделку, что я вам предлагал, вы не смогли принять ничего ни сейчас, ни на будущее...

– Ну, гонконгский пленник, как вы? – спросил остающийся в Виктории мичман Михайлов.

– Вы о чем?

– Как ваше прощание?

– С кем?

– С... «черкешенкой»!

Все перецеловались и пошли по трапу. Отвечать некогда. Провожающие уже спустились.

Алексей почувствовал, что ему жаль покидать Гонконг, несмотря на все обиды и оскорбления, которые тут перенес. Чего же жаль? Сознания нашей отсталости? Своего ареста? Нет, чего-то значительно большего, что оставлял он в этой кутерьме, в этой европейско-китайской мешанине.

Судно отошло. Стал виден зеленый холм и на нем белый губернаторский дворец.

«А вон и она!» На балконе с колоннадой, на фоне стены из вьющейся зелени, Энн в красном жакете, как белокурая королева на параде в гвардейском мундире.

Она почувствовала миг и махнула рукой отходящим кораблям.