Гонители

— У нас были дети. Пять сыновей. Самый старший пал в битве с найманами. Один сложил голову в тангутских землях, двое — в земле Алтан-хана. Самого последнего убили сартаулы. — Старик покосился на хана, поспешно добавил:

— Видно, мы прогневили небо.

Джэлмэ, кажется, готов был говорить со стариком еще, но хан молча поднялся, сел на коня и поехал. Все поскакали за ним. На Джэлмэ он не мог смотреть. Не друг ему Джэлмэ, давно не друг. Уличить вздумал, что он разорил не только чужие земли… Дурак. Родятся и вырастут новые люди, не такие, как этот раболепствующий старик-харачу, гордые, сильные повелители чужих народов. Джэлмэ его обличает… Не будь его, Джэлмэ не раскатывал бы праздно по степи на добром коне, а горбился бы у кузнечного горна, вдыхая сажу и пыль окалины. Сейчас эту работу делают рабы, их сколько хочешь.

Джэлмэ владеет стадами, и такие же пастухи приглядывают за его лошадьми, волами, овцами. Кто дал ему стада и пастухов? И Боорчу такой же, сидит в седле, посвистывает, будто ничего не случилось. Отобрать у обоих все, дать по дырявой юрте!..

Нет, не такой, совсем не такой виделась ему эта поездка. Дороги в прошлое заросли травой. В жизни, как в сражении, кто оглядывается, тот гибнет. Он всегда пробивался вперед и потому был непобедим.

Не оборачиваясь, сквозь зубы сказал:

— Я возвращаюсь в орду. Вас отпускаю.

Ударил плетью коня. Джэлмэ и Боорчу остались на увале. За их спиной была рыжая юрта харачу… Не станет он отбирать у них рабов и стада, не унизится до этого. Они просто люди, слабые люди. На высоте, куда он поднялся, рядом с ним не устоит ни один смертный. А ему надо не только устоять, но и идти дальше, подняться выше, достичь недостижимого.

В орду была глухая, давящая тишина. Пока он слезал с коня, у шатра собрались его жены, сыновья, братья. Все стояли, понуро опустив головы.

Случилось что-то очень худое. Но он не стал торопливо расспрашивать, прошел в шатер, знаком пригласив всех следовать за ним, сел на войлок. Все остались стоять на ногах. Вперед выдвинулся Шихи-Хутаг, развернул похрустывающий белый свиток, но читать не стал, тихо проговорил:

— Великий хан, твой сын Джучи умер.

Хрустнула рукоять плети в руках хана, от напряжения заныли пальцы, куда-то нырнуло сердце, и уже знакомая боль заполнила грудь. Он увидел безмерно раздобревшее лицо Бэлгутэя со слезами на пухлых щеках, злой прищур глаз Хасара, твердо сжатые губы Хулан…

— Джучи отравили… — Шихи-Хутаг хлюпнул утиным носом.

Хан посмотрел на Хулан снова. Она не отвела взгляда, только плотнее сжала губы, и ее лицо разом стало ненавистным ему. Резко махнул рукой уходите. Опустил голову. Сломанная плеть лежала на коленях. Рукоятка была вырезана в виде змеи, из разинутой пасти свисал витой ремень, глаза из нефрита, круглые, мертвые, смотрели на него. Это была его любимая плеть.

Глаза змеи никогда не казались мертвыми. В них всегда горел зеленый огонь.

Шорох заставил его вздрогнуть и вскинуть голову. Посреди шатра стояла Борте. Голова ее была не покрыта, волосы с густой сединой рассыпались по плечам. Она не мигая смотрела на него.

— Вот… умер… — сказал он.

— Отравили, — чужим, хриплым голосом поправила она.

— Может быть и нет. Он болел.

— Его отравили.

— Может быть… я разыщу убийцу!

— Убийцу искать не надо. Ты убил его!

— Борте! — Предостерегаясь и защищаясь, он поднял руку. — Думай, что говоришь!

— Ты всю жизнь ненавидел Джучи. За что? За то, что у него не окостенело сердце… Я жалела тебя, я ждала, что ты очнешься. Не его, тебя надо было отравить, мангус, пьющий кровь своих детей! Волк уносит от беды свое дитя, птица гибнет, отводя опасность от птенцов, а ты, человек, наделенный небом разумом, хуже пустоголовой птицы и кровожадного зверя.

— Замолчи! — теряя рассудок, закричал он.

Привлеченный его криком, в шатер заглянул кешиктен. Хан швырнул ему в лицо сломанную плеть.

Борте наклонила голову, вытянув перед собой руки, будто незрячая, вышла из шатра.

Хан потребовал коня. Как безумный, гнал его всю ночь. Утром без сил свалился в каком-то курене, приказал собрать войско для похода на тангутов.

Перед выступлением к нему примчалась Хулан с сыном Кулканом. На нее он даже не взглянул.

— Уезжай отсюда и не попадайся мне на глаза.

…Тангутскому императору хан направил послание: "Некогда ты, бурхан[66], обещал быть со своими тангутами моей правой рукой. Веря этому, я позвал тебя в поход на сартаулов. Но ты, бурхан, не только не сдержал своего слова и не дал войска, но еще и ответил мне дерзкими словами.

Занятый другими мыслями, я решил отложить встречу с тобой. Ныне, совершив сартаульский поход и с помощью вечного неба обратив сартаулов на путь правый, я иду к тебе, бурхан".

Первым городом, который осадил хан, был Хэйшуй, тот самый, где некогда искал убежища и помощи Ван-хан. За его серыми глинобитными стенами с золотоголовыми, снежно-белыми башнями — субурганами — укрылось много воинов и жителей окрестных селений, способных владеть оружием. Тангуты хорошо знали, что ждет их в случае поражения, и защищались, не щадя своей жизни.