Гонители

Вчетвером – он, мать, Мунлик и Теб-тэнгри – сидели в богатой, убранной шелками юрте хозяина. Мунлик в темном халате, расшитом по вороту серебряными нитями, накручивал на палец узкую бороду, тянул неопределенно:

– Да-а… Да-а…

– Не езди туда, сын, не надо, – попросила мать, положила на его руку свою, сжала пальцы, будто так хотела удержать сына возле себя.

Ласковое прикосновение ее руки пробудило в Тэмуджине воспоминания о тяжелом времени, о тревогах, пережитых матерью. Она и сейчас боится за него, как в давние годы. Улыбнулся по-доброму, чуть жалея ее, спросил:

– Почему я не должен ехать, мама? Улусу нужен покой…

– Нечистое это дело, сынок. Чует мое сердце – нечистое. Нилха-Сангун твой давнишний завистник. А все беды на земле – от зависти.

– Эх, мама, уж сейчас-то мне никто не позавидует.

– Да-а… Вот это и непонятно, – сказал Мунлик. – Ты был в силе Нилха-Сангун отказал. Твой улус ослаблен – зовет. Правду говоришь, Оэлун-хатун, не все тут чисто. – Покосился на Теб-тэнгри. – Вот и сын много дней проводит в моем курене. А он всегда там, где что-то затевается.

Шаман держал чашку на вытянутых пальцах, пил кумыс, весь отдаваясь этому занятию: наберет в рот, побуркает, гоняя напиток между зубами, проглотит и прикроет глаза, будто прислушиваясь, как животворная влага катится по горлу. Тэмуджин хорошо знал повадки шамана. Если он что-то проведал, будет сидеть и выжидать, когда все выговорятся и договорятся, потом несколькими словами разрушит намеченное.

– Почему молчишь, Теб-тэнгри? – нетерпеливо спросил Тэмуджин. – Ты начал вязать этот узелок, тебе его и распутывать.

С закрытыми глазами шаман проводил в желудок еще глоток кумыса, поставил чашку, ногтем постучал по кромке. Тихий, чистый звон долго не угасал, и все невольно слушали его. По знаку шамана баурчи добавил в чашку кумыса. Снова ноготь стукнул по кромке. Теперь звук получился глухим и коротким.

– Вот… Одна и та же чашка звучит по-разному. Но она – та же. И Сангун тот же… Он говорил так. Теперь говорит иначе. Но и тогда не хотел породниться с тобой и сейчас не хочет.

Снежинкой на ладони таяла надежда обрести мир, обезопасить улус. Хану не хотелось, чтобы эта надежда растаяла совсем. Глухо спросил:

– Уж не сам ли Нилха-Сангун сказал тебе об этом?

Чутким сердцем мать уловила, что на душе у сына, повернулась к шаману:

– Тебе небо что-то открыло? Ты разговаривал с духами? Не томи!

Шаман улыбнулся – так улыбаются несмышленым детям. И Тэмуджин озлобленно подумал, что когда-нибудь придушит его своими руками.

– Зачем мне спрашивать у Нилха-Сангуна и говорить с духами о том, что и так узнать не трудно. Я узнал: на сговорном пиру не будет Ван-хана, но будут твои бесценные родичи и твой дорогой анда Джамуха. Уж они тебя встретят!

Шаман дурашливо фыркнул, поднял чашку. И опять гонял во рту кумыс, раздувая впалые щеки.

– Ты не поедешь, сын? Нет? – Мать разгладила складку на плече его халата.

– Нет, – туго выдавил он из себя.

Какая уж тут поездка! Где мухи посидят, там черви заводятся, где его анда, там хитрость, коварство, обман. Всему голова – Нилха-Сангун, шея – Джамуха. И шея вертит головой, как ей захочется… Подумать только чуть было не заманили! Бросили наживу, а он и рот разинул, еще бы немного – и затрепыхался, как таймень на крючке. Шаман опять научил уму-разуму.

Он, видимо, едва бежали родичи, перебрался сюда, на край владений, и вынюхивал, высматривал… А Джамуха сейчас ждет-поджидает, сладко прижмуривает свои девичьи глаза, – ну-ну, жди-пожди, дорогой анда!

Радушный Мунлик утром повел его по куреню, показывал, рассказывал.

Курень был многолюден, добротные юрты стояли в строгом порядке. Здесь меньше, чем у других нойонов, было хилых детей и заморенных стариков. И харачу не шатались меж юрт в поисках пищи. Все были заняты работой.

Звенело в кузницах железо, острые топоры тележников сгоняли с дерева щепу, вытесывая оглобли повозок, растеребливали шерсть войлочники…

– Чье же это все? – не без умысла спросил Тэмуджин.

– Мое, хан, – с гордостью ответил Мунлик.

«Мое»… А давно ли жил под Таргутай-Кирилтухом, владея всего одной юртой. Ни шелков, ни халатов, шитых серебром, ни покорных рабов, ни послушных нукеров у Мунлика не было. Все это дал ему и его сыну-шаману он, Тэмуджин… Мое… Что бы нойонам в руки ни попало – мое…

– Ты стал таким богатым, что пора и убегать…

Мунлик остановился. Узкая борода дрогнула.

– За что ты так? Я не убегал от вас и в самые черные времена.

– Знаю, помню. Я пошутил. Тебе верю, как своей матери, как самому себе.