Гонимые

Поняв, что ничего сделать невозможно, Тэмуджин плакать перестал, но все время оставался насупленным, явно сердился на отца. С дочерью Дэй-сэчена он не захотел разговаривать, взглянул искоса, отвернулся.

— О, зять-то у меня будет серьезный! — улыбнулся Дэй-сэчен. Отважный будет воин.

— Будет воином, — сказал Есугей и тихо, чтобы не слышал Тэмуджин, добавил:

— А пока он лишь мальчик. Береги его, сват.

По обычаю остался в зятьях-женихах сердитый мальчик — первый, потому самый любимый сын. У Дэй-сэчена ему будет неплохо, а все равно болит сердце. Грустно и от расставания, и оттого, что так быстро летит время. Не успеешь оглянуться, как дети станут взрослыми, заживут своей жизнью, а ты начнешь понемногу стариться… Хотя старость еще далеко. И хорошо, что быстро растут дети. Грустно ему, наверное, потому, что в этой неохватной для глаза степи он скачет один и остро чувствует, как велик, широк мир и как мал, слаб человек. Давно уже не оставался вот так, один на один со степью. Все последние годы выезжал из родного куреня, чувствуя за собой стук тысячи копыт, слушая бряцание оружия и говор воинов.

Не зная отдыха, он водил воинов, сражался, стараясь обезопасить кочевья от набегов соседей. Многие нойоны начали смотреть на его ратные труды с подозрением, — кажется, учуяли, куда дело клонится.

«Может быть, состоялся курилтай и тебя избрали ханом? А?» — с нескрываемой злобой спросил однажды Таргутай-Кирилтух; его щекастое лицо в ту минуту было похоже на морду кабана, готового пустить в ход смертоносные клыки.

Это было вскоре после его первого набега на татар. Он стал готовиться отвоевывать ханство для своего побратима Тогорила и нуждался в воинах.

Набрать людей было делом пустяковым. После удачного похода на татар не было отбоя от молодых парней, готовых идти за ним, добывать мечом то, чего они не могли или не умели достигнуть мирным трудом. Но чтобы стать воином, нужно не только желание. Под седлом должен быть быстрый конь, в руках хорошее оружие, а в седельных сумах изрядный запас хурута. Парни в большинстве своем ничего этого не имели, а нойоны скупились, не давали ни коней, ни оружия. Он созвал их для разговора.

«Это дело общее для всех нас. А раз так, давайте условимся — каждый курень выделяет не менее сотни воинов со всем необходимым».

Вот тогда-то Таргутай-Кирилтух и сказал те самые слова. Все нойоны молчаливо одобрили выпад Таргутай-Кирилтуха. Где хитростью, где лестью, а где и угрозой он добился своего. Нойоны, впрочем, не хуже, чем он, понимали, что восстановить власть Тогорила — значит обезопасить южные пределы своего улуса, обрести могущественного друга в борьбе с татарами и меркитами. Но им очень не хотелось, чтобы все это дело оставалось в руках Есугея, его стремительное возвышение таило угрозу их своевластию. Они бы, пожалуй, даже были рады, потерпи он поражение. Но внезапным ударом выбив Эрхэ-Хара из богатой ханской юрты, он помог Тогорилу утвердить власть над кочевьями кэрэитов.

Тогорил оказался верным побратимом. Вместе с ним крепко потрепали меркитов, кривошеему Тохто-беки пришлось бежать вниз по Селенге, чуть ли не до Баргуджин-Токума. Затем снова ходили на татар, и те запросили мира.

Теперь куреням тайчиутов не угрожают набеги. Нойоны сейчас уже не осмеливаются говорить ему в лицо дерзости, как некогда Таргутай-Кирилтух, но и не упускают случая напомнить, что он не хан, прав у него не больше, чем у любого из них. Так оно и есть. И это ему сильно мешает. Он было замыслил вместе с Тогорилом поход на земли Алтан-хана китайского. Надо же когда-то отомстить за смерть Амбахай-хана, кроме того, Китай богатая страна, там можно добыть и ткани, и фарфор, и оружие. Можно, но нойоны уперлись. А причина все та же — не хотят его возвышения, боятся, что даже и без курилтая он станет ханом. Что ж, в догадливости им не откажешь…

Конь Есугея устал. Он все чаще переходил с рыси на шаг. Село солнце, и сумерки быстро опускались на землю. Немного в стороне от своего пути Есугей увидел огонь и повернул к нему. Хорошо, если это тайчиуты. У кого-нибудь из них, наверное, есть заводная лошадь, он завтра возьмет ее и быстро домчится домой.

У огня было человек двадцать. Они жарили мясо хулана[19], убитого, видимо, недавно — его сырая шкура была растянута тут же на траве.

Охотники, стало быть. Но из какого племени? Он вгляделся в лица, в одежду — татары! С ними заключен мир, и вряд ли они посмеют нарушить его. И все же лучше бы не встречаться. Но теперь поздно думать об этом. Одна надежда, что они его не узнают.

Татары раздвинулись, давая ему место возле огня, налили кумыса, дали кусок жареного мяса. Они ни о чем не спрашивали. Он был их гость, и не в обычае степняков лезть к гостю с расспросами, если нужно, сам расскажет, кто он и откуда.

— Удачной ли была охота? — поинтересовался Есугей.

— Не очень.

— Я вот тоже еду посмотреть, где держится дичь, — сказал Есугей.

Им не к чему знать, где он был и куда он едет. Они могут принять его за хунгирата или онгута.