Гонец из Пизы, или Ноль часов

Пацан Витек выдвинулся, левой рукой поднял саквояж и, держа на весу, правой в ряд разложил вдоль стола одиннадцать маузеров. Перед центром этого арсенального строя, бликующего лосненым воронением, он построил штабелек из одиннадцати белых коробочек: по пятьдесят патронов 7,62 в каждой. Указанный на маузерах калибр 7,63 был им адекватен.

— Слонобои,— сказал мужчина.— Жалоб не поступало.

Необязательные уже по завершении сделки его слова воспринимались как премия в довесок.

Пацан позволил себе улыбнуться. Мужчина поднялся и протянул руку:

— Значит, по рукам.

— Простите,— сказал Ольховский,— руку подать не могу.

— Обойдемся без жестов.— Мужчина убрал руку. Лицо его ничего не выразило.— Значит, мы расстаемся без претензий.

— Без.

— Будьте здоровы.

— Будьте и вы. Шура, проводи.

— Есть проводить!

На палубе озабоченно сияющий Мознаим руководил четырьмя матросами, пыхтевшими над носилками с новым трансформатором.

Бригадир, лидер, пахан, авторитет или кто он там был, спустился в катер, пацан ему следовал, одновременно как бы прикрывая. Они были спокойны, ни на кого не смотрели и не прощались — ни одного лишнего жеста. В этой их обособленности чувствовалась своя этика и ничем не поколебленное самоуважение.

Шурка отметил, что саквояж оставили в каюте как нестоящую мелочь, тару.

Катер чихнул и пошел к берегу.

— К отходу по местам стоять! — загремела трансляция двойной дозой командирского металла.— Машине — самый малый! Поднять якоря!

Народ с преувеличенным усердием понесся по своим местам.

С железной выдержкой выждав час — убедиться в отсутствии погони и показать характер, пусть подергаются в ожидании, подлецы,— командир вызвал на разборку пятерых подчиненных, которые, судя по всему, делались все менее подчиненными.

— Я командовал дураками, дураки командовали мной,— начал он свою речь с констатации типовой карьеры,— но чтобы дураки делали меня еще большим дураком — это впервые. Спасибо за службу, товарищи матросы, старшины и мичманы. Кто мне изволит объяснить этот жест вопиющего меценатства, которому мы столь успешно подверглись?

Пятеро стояли «смирно». Кондрат шмыгнул носом, из которого неожиданно потекло, промокнул большим пальцем каплю и объяснил. Вероятно, примерно таким образом Аль Капоне объяснял большому жюри неуплату налогов исключительно бескорыстной любовью и милосердием к обездоленным, и милость к падшим призывал. При всей нелепости рассказа в происшедшем прощупывалась свои логика.

— Вор у вора дубинку украл,— потер щеку Ольховский.— Нас, стало быть, не за тех приняли. У них тут свои разборки и счеты, и вы, похоже, очень удачно вклинились со своей… акцией во внутренние отношения этих криминальных хозяев банков и прочих нефтепроводов. Военно-морской флот, значит, в качестве наемных бойцов, по договору напущенных на задолжавшую сторону с операцией устрашения. Крейсер на побочном заработке — мимоходом, значит, пригрозили им. Ну-ну…

— Ведь очень хорошо все вышло, товарищ капитан первого ранга! — предложил радоваться Шурка.— Ну прикиньте сами — сплошные выгоды для всех!

— Товар нам скинули, я думаю, неликвидный,— добавил сигнальщик.— Во дурынды какие! Испанская дешевка, «глоки», поди, не притаранили.

— А если они потом друг друга все перегрохают — только чище станет,— пожелал Кондрат.

— Вы рассуждаете прямо как министр внутренних дел. Государственные умы! — вздохнул Ольховский.

По совещании с Колчаком маузеры он решил раздать. Дальнейшие неприятности в рейсе не только не исключались, но были почти гарантированы — так уж спокойней иметь своих людей вооруженными, нежели беспомощными перед любой кучкой шпаны со стволами.

Обращаться с этим фольклорным оружием никто, конечно, не умел. Не сразу сообразили, как сверху набивается патронами магазинная коробка.

Проходя пустым берегом и убедившись по карте в отсутствии ближайших селений, вылезли на палубу пристреливать: Колчак дирижировал шеренге.

В столярке стали ладить коробки-кобуры из дерева и фанеры, припоминая и споря, как они выглядели на картинках и в старых фильмах. Запасные ремни порезали на узкие полоски и приладили к светло-желтым, пахнущим стружкой и лаком коробкам, которые стали болтаться на бедре с необыкновенной лихостью.

11

Лейтенанту Беспятых маузер достался, а доктору нет. По этому поводу доктор чувствовал себя несколько ущемленным. Строго говоря, маузер был ему ни за чем не нужен — как, впрочем, и лейтенанту,— но игрушки взрослых людей, каковыми в сущности являются все вещи сверх жизненно необходимых, расцвечивают и услаждают жизнь значимостью обладания: отсутствие их при наличии у другого портит нервную систему завистливой досадой.

Так что выпить по глотку спирта и сыграть в шахматы Оленев пригласил вечером Беспятых не совсем бескорыстно.

Проиграв ему первую партию и заботливо следя, чтобы гость пил больше, он предложил небрежно, изображая задетость проигрышем:

— Реванш?

— Неохота,— зевнул Беспятых.

— Ну, давай еще одну. На шпалер ^{27} слабо?

— На шпалер не выйдет,— хмыкнул Беспятых и расставил фигуры.