- Пей, Иваныч. Пей, сукин сын. Пей еще. Тут с ума сойти можно. Еще хлебни. Ну вот.
Мне действительно стало лучше. Вой проклятой трубы уже не лез в печенку, да и руки приобрели возможность двигаться. Я потряс головой и натянуто хохотнул:
- Вот уж действительно черти, сатанинское племя, чуть не рехнулся.
- Я тоже. Если бы не Павлик, неизвестно, что бы от нас осталось.
- А на него неужели не действует?
- Не знаю, у него плеер с наушниками, все своего Розенбаума гоняет.
- Скажи спасибо Саше Розенбауму.
- А то. Конечно скажем. Суки рваные. Разворотить бы им весь бордель.
Резко, как и начался, пронзительный вой трубы замолк. Ударила тревожная барабанная дробь, и вспыхнула, засветилась дыра. Мы склонились вниз. Что и говорить, декорации, как и музон, подобраны были со вкусом. То, что я считал размалеванными полотнами, оказалось фантастически увеличенными копиями картин ада Иеронима Босха, фигуры причудливо шевелились, видимо поддуваемые вентиляторами, создавая полную иллюзию движения. Люди с головами птиц и чудовищные рыбы, отвратительные крысы, черти, демоны - все это плясало, двигалось, прыгало, доводя до исступления. Я отхлебнул еще спирта, намереваясь досмотреть этот дьявольский спектакль, поставленный хоть и талантливой, но мерзопакостной рукой. В барабанную дробь опять начал вплетаться ноющий визг трубы. Постепенно он заглушил ударника. И как прежде, резко прервался. Погас свет, и только красный прожектор бил точно на помост, на стоящую там женщину. Она была в красно-черном платье с тремя шестерками на животе. Резко взмахнув рукой, она трижды выкрикнула "Ха", невидимая аудитория ей ответила тем же.
- Сестры и братья! - визгливо начала она, и я чуть было не свалился вниз. Это был голос задушенной в среду Александры. Я почувствовал, как шерсть на моей заднице встает дыбом.
- Сестры и братья! - продолжала она. - Волей нашего Бога я предопределена вашим Владыкой здесь. Все ли согласны с Его волей?
- Все! Все! Все! - дружно завыл сумасшедший электорат.
- Тогда поклянитесь повиноваться мне и моей воле впредь и до скончания жизни здесь на земле, потому что там, в Его царстве, вы будете принадлежать только Ему. Клянитесь, клянитесь, сестры и братья.
- Клянемся! Клянемся! Клянемся!
- Сестры и братья, пусть имя Его, как и дела Его, вечно живут на земле. Только Он может даровать нам вечное блаженство, воздадим Ему хвалу и принесем Ему в жертву то, что Он благосклонно принимает.
Она хлопнула в ладоши, загорелся второй прожектор, высветив на жертвенной плите связанного черного козла. Он болтался на треножнике над корытом какой-то жидкости. Наверно, бензин.
- Во имя нашего Бога, Владыки мира, Сатаны, повелеваю совершить жертвоприношение.
Бритоголовый пацанчик зажег весь спичечный коробок и бросил его под несчастного козла. Столб пламени чуть было не опалил наши любопытные рожи, на какое-то время мы были лишены удовольствия наблюдать этот бред, рассчитанный на старшую группу детского сада. Когда бедный козел сгорел, наместница Сатаны уже ставила штампы с числом 666 на голые жопы одуревших людей.
- Сестры и братья, - вновь обратилась она к благодарной публике, когда чернильное клеймо было поставлено на последнем идиоте, - воздадим же хвалу нашему Богу и совершим для Него ритуальный танец.
Опять загорелся полный свет, и пять десятков голых кретинов заплясали, затряслись вокруг костей сгоревшего козла под чудесную музыку Гуно. Я же взял бинокль, надеясь получше разглядеть мерзавку.
Господи, лучше бы я этого не делал. Несмотря на тот ужас, что сковал меня на несколько секунд, я понял, вот теперь-то все встало на свои места без неточностей, вопросов и недомолвок. Окуляры предельно откровенно показали мне Александру Глебовну Чистову, или Александру Глебовну Нефедову, или Александру Викторовну Стельмах, это уж кому как угодно. Онемевшими губами я спросил:
- Макс, ты помнишь, что я тебе рассказывал о той удавленной бабе в шкафу?
- Конечно помню, а в чем дело?
- Дело в том, что она перед тобой.
- Иваныч, а ты не слишком ли много глотнул спирта в последний раз?
- Не слишком, Макс, это она! Я видел много стерв, со стервами знаком, но такой не встречал никогда.
- Что же будем делать? Павлик, да перестань ты на них таращиться, еще не ровен час засекут.
Внизу веселье набирало оборот. С быка уже содрали шкуру и нанизали его на арматурину, а обнаженные танцы перешли в откровенный свальный грех. Но где же моя Шурочка? Черт ее забери! Она исчезла.
- Макс, я иду туда.
- Идем вместе.
- Нет. Я один. Насильно она не расколется. Та еще сука.
- Ты что, сдурел? Они же тебя повяжут.
- Этого я и хочу. Когда меня повяжут, она будет уверена, что моя песенка спета, и непременно захочет поизгиляться, зачем что-то скрывать от потенциального покойника? Думаю, я узнаю правду в подробностях. Только будьте на подстраховке, я еще хочу пожить и услышать, как ей объявят вышак. Пистолет и диктофон я беру с собой.
- Зачем? Достаточно и того, что я отснял.
- Чем больше, тем лучше...