Гомункул

Деревушка Хампстед была забита народом, месившим уличную грязь, заполнившим таверны, засевшим на деревьях. Мальчишки, проворно разносившие кувшины эля и стаканчики с джином или ромом, не успевали отойти от двери и на дюжину футов, как весь их товар разбирали, поглощали и в сто глоток требовали добавки. Казалось, половина населения Большого Лондона перекочевала в окрестности Хампстеда; правда, большинство любопытных осталось в самой деревне, продвинувшись не дальше Камден-Тауна, где появился стихийный лагерь. Вероятно, эти люди не особенно-то интересовались дирижаблями или, что даже вероятнее, имели слабое представление об ожидаемом зрелище и были довольны уже тем, что прохаживаются теплым вечером в атмосфере всеобщего праздника.

Годелл, обращаясь к капитану Пауэрсу, предположил, что эль и бодрость зевак не иссякнут слишком скоро, но едва он успел закончить фразу, как по лугу, где они стояли, пронесся оглушительный треск: стоявшее поодаль невысокое здание рухнуло, скрывшись в облаке разлетающегося мусора. Скопление людей, какие-то секунды назад сидевших на его крыше и невпопад распевавших церковные гимны, огласило округу горестными криками и жалобными стонами. Группа одетых в длинные рясы обращенных — двое несли изможденного, но бурно жестикулировавшего Шилоха — поспешила к обвалившейся хижине, пачками рассовывая брошюры возбужденной толпе, сквозь которую пробиралась.

Члены Королевской академии сбились в обособленную кучку в пределах огороженного веревками прямоугольника лужайки, где были расставлены садовые стулья. Со всех сторон периметру прямоугольника угрожали напиравшие люди. Парсонс в сдвинутом на макушку напудренном парике что-то бойко зачитывал коллегам, заглядывая в пачку исписанной бумаги, но его слова оставались лишь частью общего гомона; едва ли хоть один ученый глядел еще куда-то, помимо звезд.

При виде проповедника Годелл был отчасти удивлен. Похоже, пронырливость этого старого фанатика просто не знала границ. Впрочем, старик выглядел немного поникшим, его паруса словно потеряли ветер. Голова Джоанны Сауткотт в зажатом под мышкой Шилоха стеклянном кубе завалилась набок и вела себя тихо. Сейчас проповедник никакой опасности не представлял: он дожидался дирижабля. Им нужно быть начеку, когда Бердлип приземлится. Но старик вряд ли решится напасть в открытую, несмотря на обиду, которую он, несомненно, затаил на Годелла.

А вот Келсо Дрейк — это совсем другое дело. Он примчался считанные минуты спустя после прибытия фургона капитана, но сразу же бесследно исчез — что, надо признать, выглядело несколько зловеще. Годелл скорее предпочел бы держать миллионера в поле зрения. Не представлялось возможным установить, Шилоху или Дрейку принадлежали живые мертвецы, топчущие сейчас луга Хамистед-Хита, — вероятнее всего, обоим.

Кракен со свистком в зубах угнездился в верхних ветвях особенно высокой ольхи в пятидесяти метрах отсюда. Ему было поручено нести вахту, и особенно зорко Кракен высматривал, не мелькнет ли где мятый цилиндр Динера.

Киблы были надежно и довольно уютно устроены в фургоне; ни у Джека, ни у Дороти не хватило бы сейчас сил слоняться в толпе. Тем не менее Дороти, к счастью, довольно быстро приходила в себя: поспешное бегство с Уордор-стрит отчасти развеяло воздействие сонных снадобий. Уильям Кибл украдкой оглядывался кругом, правая рука — на пистолете за отворотом пальто: он ничуть не сомневался, что Дрейк попытается отомстить ему за драку в коридоре. У его ног, обернутый платком, лежал пресловутый «марсельский мизинчик».

Когда фургон, грохоча, тащился вверх по холму от Хампстеда, за очередным поворотом они наткнулись на новое скопление вымотанных дорогой зевак. Среди них, в низко опущенной на глаза широкополой шляпе, сутулясь, медленно шел Уиллис Пьюл. Он поднял взгляд, как будто решив присоединиться к основной части толпы и осыпать проклятиями спешивший мимо фургон, но вместо глаз у него с тем же успехом могли быть и пуговицы. Если Кибл способен различить в человеке безумие, то он увидел его в Пьюле — ясно как на ладони. Бледное лицо подручного Нарбондо имело мертвенно-зеленый оттенок; голова его напоминала кусок измятого, изрытого несозревшего сыра, доставленного прямиком с Луны.

Скользнув ненавидящим взглядом по проезжавшему мимо фургону — задние колеса, вращаясь, забрызгали грязью его брюки, — Пьюл сообразил вдруг, кто там едет; рот его спазматически задергался, а внезапно ожившие глаза закатились под самую тулью шляпы. Он рванулся вперед, кажется, решив ухватиться за колесо и остановить экипаж, но тут толпа наконец поредела, дорога была чиста на четверть мили впереди, и лошади побежали быстрее. Колесо отбросило Пьюла — тот рухнул на спину и, не в силах подняться, уподобился застрявшему в тине таракану, шипя невоспроизводимые ругательства.

Эпизод озадачил Кибла. «Что такого, — думал он, — приключилось с Пьюлом, что подвигло его на подобный безрассудный шаг, и отчего вид фургона так разъярил его?» Очевидно, в мире оставалось немало такого, чего Кибл не понимал — и даже не собирался пытаться.