Голыми руками

Иногда, сидя в саду в шортах, он вдруг ретировался в дом — если какая-нибудь мысль или порыв ласкового ветерка смущали его воображение. А ванная комната после него напоминала поле брани: повсюду валялись мокрые полотенца, клочья пены для бритья висели по стенам, а разводы зубной пасты обнаруживались чуть ли не на потолке. В шкафах дверцы и ящики не закрывались принципиально, зато половики и коврики, его заклятые враги, могли оказаться в самых невероятных местах.

Разговоры наши напоминали диалоги дебилов:

— Слушай, Эмма, а что ты больше всего любишь?

— Ну, пожалуй, вешать белье во дворе. Особенно белые простыни. Ждать, пока они высохнут. И когда их потом складываешь, они хрустят. На них приятно спать. А ты?

— Печь вместе с моими сестрами кексы. А что ты ненавидишь?

— Короткие носки… Короткие носки на мужчинах.

— Ты серьезно? А что ты ненавидишь больше всего на свете?

— Больше всего на свете — белые короткие носки.

— Да ну тебя! Я правду спрашиваю! Ну что ты прямо терпеть не можешь?

— Короткие белые носки в сочетании с мокасинами на шнурках.

— Ну да, согласен, это уродство.

— Но при этом у Бельмондо — знаешь, “На последнем дыхании”? — именно такие короткие белые носки, и это не мешает ему быть фантастически привлекательным… Так что… Ну а ты?

— Я? Чувих, которые целуются со жвачкой во рту. Они засовывают ее под язык, потом целуются взасос, а потом продолжают жевать.

— А я, между прочим, знала когда-то парня, который прятал жвачку за ухо.

— Ты что, правда?

— Нет, я придумала. А отчего тебе больше всего грустно?

— Когда я вижу кошек и собак, которых приготовили к празднику животных. Чтобы их кто-нибудь взял. А их никто не берет. А ты? Чего ты больше всего боишься?

— Забыть.

Джио не умел сидеть сложа руки. Для начала он срубил сухие ветки, распилил их, отнес в гараж; потом покрасил ставни на первом этаже и входную дверь; вытащил из гостиной, где пылилась мебель, деревянный стол и два плюшевых кресла и устроил уютный уголок в саду между двумя огромными кустами папоротника. Здесь мы теперь ужинали при зажженных свечах, которые он вставил в подсвечники — не знаю уж, где он их раздобыл. Над нашими головами деревья образовывали тенистый свод, получалось что-то вроде беседки, где мы подолгу засиживались после завтрака. Еще мы ездили в город за покупками. Булочница пихала Джио гостинцы — пирожные с кремом, а хозяйка мясной лавки приговаривала: “Какой у вас милый племянник”.

Как-то на рынке Джио захотел купить меда нам на завтрак. Мы остановились у лотка пожилой женщины. У нее были седые волосы и румяные, как свежие яблочки, щеки. Она посоветовала не откладывать на потом, а купить меда прямо сейчас, потому что это последний, больше уже не будет. Джио спросил почему. Она рассказала, что фермер на соседнем участке начал накануне косить в два часа дня. В этот час собирают мед примерно пять пчел на квадратный метр. Она умоляла его подождать до вечера, чтобы дать пчелам вернуться в ульи. Но он с высоты своего комбайна ответил: “Делать мне больше нечего!”

— Это тем более глупо, что его участок под паром, там одна трава, он вообще мог бы ее не убирать, — жаловалась женщина. — В результате, поскольку его площадь — десять гектаров, он погубил пятьсот тысяч пчел. А в придачу по меньшей мере столько же бабочек, стрекоз, сверчков и только что вылупившихся птенцов куропаток. Пчелы-сторожа ждали рабочих пчел весь вечер и все утро.

Фермерша объяснила Джио, что пройдет двадцать один день, прежде чем новые рабочие пчелы начнут собирать нектар. И главное, именно они опыляют овощи и деревья, с которых мы снимаем плоды, составляющие тридцать пять процентов нашего рациона.

Мы с Джио смолкли и помрачнели: мы были ужасно злы на того фермера. Джио процедил:

— Скажи, Эмма, из двух зол — какое хуже: быть кретином или быть сволочью?

Я ничего не ответила.

Джио очень любил животных и сочувствовал им. Я своими глазами видела, как он спасал из кухонной раковины ящерицу. Он не пользовался розеткой, если вокруг нее паук сплел паутину. А однажды я застала его в обнимку с бездомным котом: бродяга обхватил его лапами за шею, и оба спали безмятежным сном.

Джио часто спрашивал меня, почему я не заведу кошку. Никак не унимался: ведь столько их шастает по саду, трется об ноги, просит поесть. Ну что стоит оставить при себе одну или двух, а может, и…

— Ну да, и так до бесконечности. А почему именно эту, может, лучше другую? Или ту, что придет потом?

— А почему нет?

— Я заведу кошку, когда найдется такая умная, что будет готовить мне завтрак.

— Не смешно. Они и так делают все, что умеют. Они вон подарки тебе носят: то полевку, то домашнюю мышь.

— Терпеть не могу мышей на завтрак.

— Ну и зря! Все твои несчастья оттого, что ты на завтрак бутерброды ешь, а не мышей.

Домашних животных мне заводить не хотелось, но Джио и приблудный кот становились все дружнее. Это был рыжий котяра с толстыми щеками и разодранными в драках ушами. Едва он слышал голос Джио, как начинал мурлыкать. Нарекли его Нилом.