Голый сапиенс

— Любопытство — очень удобная вещь, — вдруг откликнулся Сандик. — Но зря ты думаешь, что в этой точке функция стабильности имеет максимальное значение. Число получилось большое, но это потому, что Манечка перепутала порядки при вводе. Получен неверный результат.

Манечка перепутала? Никогда такого не бывало.

— Жаль, — сказал Славка. — А я надеялся, что у нас получился подход к стабильности.

— Нет, — отрезал Сандик. — Это ошибка.

И с той поры мы стали замечать, что Сандик меняется. Мы сделали его стройным — он ссутулился. Он будто нарочно сжимал плечи и опускал Аликов нос. Глаза запали, появились морщинки. Но он по-прежнему много работал, и к ноябрю мы почти закончили отчет, правда, без заветного правила стабильности.

И вот однажды утром приходим в лабораторию, а Сандика нет. Манечка заглянула в комнату, где стоял мягкий зарядник, и тихо вышла. Мы ворвались туда все вместе.

Сандик сидел в том самом кресле, где впервые появился, и на стуле рядом была аккуратно сложена его одежда. А мягкий зарядник отключен.

И ни письма, ничего.

Провели совет лаборатории. Просмотрели все отчеты, кривые. Сандик полностью соответствовал номиналам. Кроме морщин. Но от морщин не умирают. Почему же этот здоровый, полный сил, такой же, как мы, парень — и вдруг?..

Манечка тихо плакала, прикрывшись лабораторным журналом.

— Манечка, не плачь, — сказал Алик. — Все мы когда-нибудь помрем.

Он взял у нее журнал и протянул Славе.

— Запиши, что ж делать.

Славка нашарил ручку, открыл журнал:

— Ребята, здесь запись от вчерашнего числа: 13 ноября, среда.

Славка разбирал запись что-то уж очень долго, потом прочитал:

— «Графики 18-А-216 и 18-А-217, а также диаграмма „С“ закончены и подклеены. Теперь есть полная картина. Продолжать исследования дальше считаю бессмысленным. Я буду так же, как все, стареть, забывать друзей, пытаться упрочиться в жизни и в конце концов умру от какой-либо известной болезни. Все это полностью ясно и научного интереса не представляет».

— И все? — спросил Алик.

— Нет. Еще есть.

И посмотрел на нас.

— Читай, — сказал Алик.

— Ладно, — сказал Славка. — Только об этом молчок.

И прочитал: «Лидой владело лишь любопытство. Теперь все в порядке. Любопытство ее успокоено, она может экспериментировать в другом направлении. Лида вполне подходящий человек для работы над проектом „Бабочка“. Она в меру любопытна и в меру аккуратна».

Мы смотрели на лабораторный журнал и думали, что Сандик, в сущности, прав. Но что сказать?

Сказала Манечка.

— Мы с мамой летом каждую пятницу ездим на дачу. Электричка приходит в одно и то же время. И потому в одно и то же время мы стоим против солнца и ждем. И мама говорит, что ей грустно смотреть на солнце. Оно будет день ото дня все ниже, когда мы ждем здесь. И каждый раз будет убывать лето.

— Ну и что? — спросил Славка.

— Братцы, — вскинулся Алик, — мы ведь тоже все прекрасно знаем, не хуже Сандика. Ну помрем, ну и что? Почему же мы не бросаемся под трамвай?

— Надо же, как он о Лиде… — не выдержал я. — Можно было и другое себе представить: что она обижена чем-то, что просто устала… Оправдать нужно и ее и себя. Так же проще, правда? Всегда ведь так…

— «Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад», скороговоркой пробубнил Славка. — Я вот что думаю…

Мы ждали его слов, но не верили, честно говоря, что он правильно решит этот вопрос. Ведь это значило бы сформулировать правило стабильности ИЧа правила, не найденного нигде и никем. А может, и не существующего вовсе.

Славка начал:

— Помните, как мы создали «белый шум» для Сандика? Мы дали ему пережитые нами сложности. Пожалуй, это и послужило залогом его повышенной стабильности. Мы закалили его характер! Он стал менее хрупким. Но это не главное!

Мы слушали. Потому что Славка — это голова.

— А может, он любил? — робко спросила Манечка.

— Кто? — не понял Славка.

— Сандик.

— Да брось ты, — отмахнулся Славка. И вдохновенно продолжал: — Мы ему не все подарили. Мы же видели, что Сандик слишком ясно все осознавал: формулы, аксиомы, обязательность работы. Мы тоже пытаемся знать побольше. Запихиваем в себя, изучаем. Но многое и забываем. И о рождении мы знаем, и о смерти. И что двое не всегда одинаково относятся друг к другу. И оправдываем все и вся. Будто в нас есть задвижка от дум о смерти. Чтобы жить! А этим мы с ним не поделились.

За окном стоял сухой, морозный и бесснежный ноябрь. Мы сидели и смотрели в окно, чтобы не видеть отключенные приборы, пустые экраны и стрелки на нулях. Наверное. Славка все правильно рассудил. Теперь нам предстояло смоделировать эту задвижку для искусственного человека, чтобы он «не терялся». Потом запатентовать изобретенное правило стабильности и пойти в гору.

— И вот еще, — уверенно продолжал Славка. — Не только знания, трудности жизни… Надо было дать ему все: все наши впечатления, мысли, стремления, чувства, даже подсознательные, даже те, которые мы сами от себя прячем. Дать ему полную психограмму. Только тогда он мог стать подлинным человеком. И был бы стабильным.

И вдруг голос Манечки зазвучал, как никогда, громко и твердо: